пьесу под названием 'Пока не растаял лед', поэтому его выгнали с последнего курса.
Военный переворот 1980 года запретил левонастроенный, политизированный театр, и государство в честь столетия со дня рождения Ататюрка решило снять большой фильм «Ататюрк», который должны были показывать по телевидению. Никто и не помышлял о том, что этого светловолосого, голубоглазого великого героя европеизации сможет сыграть какой-нибудь турок, и в главных ролях этих великих национальных фильмов, которые никогда не были сняты, всегда видели таких западных актеров, как Лоуренс Оливье, Курт Юргенс или Чарлтон Хестон. На этот раз газета «Хюрриет», разобравшись в вопросе, заставила общественное мнение согласиться с тем, что какой-нибудь турок «уже» сможет сыграть Ататюрка. К тому же было объявлено, что актера, который будет играть Ататюрка, выберут читатели, которые вырежут и пришлют купон из газеты. Стало понятно, что среди кандидатов, указанных жюри, еще с первого дня народного голосования, начавшегося после того, как актеры долгое время демократично сами себя представляли, с заметным превосходством выходит вперед Сунай. Турецкий зритель сразу почувствовал, что красивый, величественный и внушающий доверие Сунай, много лет игравший якобинцев, сможет сыграть Ататюрка.
Первой ошибкой Суная стало то, что он слишком серьезно воспринял, что его выбрал народ. То и дело он выступал на телевидении и в газетах и делал громкие заявления, заставил напечатать фотографии об их счастливой семейной жизни с Фундой Эсер. Рассказывая о своем доме, о повседневной жизни, о своих политических взглядах, он стремился показать, что достоин Ататюрка и что некоторые его пристрастия и черты характера похожи на него (ракы, танцы, элегантность, изящество), и он постоянно перечитывал его слова, позируя с томом «Речь». (Когда один мелкий журналист-паникер, рано начавший нападать на него, стал смеяться над тем, что он читал не саму книгу «Речь», а ее адаптированный вариант на современном турецком языке, Сунай сфотографировался в библиотеке с полным изданием «Речи», но, к сожалению, эти фотографии, несмотря на все его усилия, не были напечатаны.) Он приходил на открытия выставок, на концерты, на важные футбольные матчи и делал доклады: Ататюрк и живопись, Ататюрк и музыка, Ататюрк и турецкий спорт, давая интервью журналистам из третьеразрядных газет, спрашивающим обо всем всех и всегда. Желая быть любимым всеми, что совершенно не сочеталось с 'поведением якобинца', он сделал репортажи в газетах сторонников религиозных порядков, врагов Запада. В одной из них, отвечая на не слишком провокационный вопрос, он сказал: 'Конечно же, однажды, если народ сочтет меня достойным, я смогу сыграть Великого Пророка Мухаммеда'. Это роковое заявление стало первым из ряда выступлений, которые все испортили.
В маленьких журналах сторонников политического ислама написали, что никто не сможет — упаси Бог! — сыграть пророка Мухаммеда. В газетные колонки этот гнев попал сначала в виде фраз: 'Он повел себя неуважительно по отношению к нашему пророку', а затем: 'Он оскорбил Его'. Когда заставить замолчать сторонников политического ислама не смогли и военные, гасить огонь выпало Сунаю. Надеясь успокоить общественность, он взял в руки Священный Коран и стал рассказывать читателям- традиционалистам, как он любит Нашего Великого Пророка Мухаммеда и о том, что вообще-то и пророк — современен. А это предоставило удобную возможность мелким газетчикам-кемалистам, обиженным тем, что он ведет себя как 'избранный Ататюрк', писать, что Ататюрк никогда не заискивал перед сторонниками религиозных порядков, перед мракобесами. В газетах постоянно перепечатывали фотографии официального сторонника военного переворота, позирующего с одухотворенным видом, с Кораном в руках, и задавали вопрос: 'Это и есть Ататюрк?' В ответ на это и исламская пресса перешла в нападение, скорее из желания защитить себя, нежели из желания заниматься им. Они начали перепечатывать фотографии, на которых Сунай пил ракы под заголовками 'Он тоже любитель ракы, как Ататюрк!' или 'Это — наш Великий Пророк?'. Таким образом, ссора между сторонниками светских и религиозных порядков, разгоравшаяся раз в два месяца в стамбульской прессе, на это раз началась из-за него, но продолжалась очень недолго.
За одну неделю в газетах появилось очень много фотографий Суная: он с жадностью пьет пиво в одном рекламном клипе, который был снят много лет назад, и та, где он получал пощечину в фильме, в котором снялся в молодости, и та, где он сжимал кулак перед флагом с серпом и молотом, где он смотрит, как жена-актриса по роли целуется с другим мужчиной-актером.
Перепечатывались статьи, где рассказывалось, что его жена лесбиянка, что сам он все еще коммунист, как и раньше, что они снимались дублерами в нелегальных порнофильмах, что за деньги он сыграет не только Ататюрка, но и кого угодно, что пьесы Брехта они на самом деле ставят на деньги, присланные из Восточной Германии, что они жаловались на Турцию после военного переворота, рассказывая, что 'проводятся пытки над женщинами из Шведского общества, которые приехали в Турцию, чтобы провести исследования', и множество других сплетен о них. В те же дни 'офицер высокого ранга', пригласив Суная в Генеральный штаб, кратко сообщил ему, что вся армия решила, что он должен снять свою кандидатуру. Этот офицер не был мыслящим добросердечным человеком, который вызвал бы в Анкару горделивых стамбульских журналистов, высоко возомнивших о себе и намеками критиковавших вмешательство военных в политику, и который, увидев, что журналисты вначале получили сильный нагоняй, были обижены и плакали, угощал бы их шоколадом. В действительности этот шутник-военный был более решительным, чем отдел по связям с общественностью. Увидев, что Сунай расстроен и испуган, он не смягчился, а, наоборот, стал смеяться над тем, как он говорил о своих политических взглядах, играя роль 'избранного Ататюрка'. За два дня до этого Сунай был с кратким визитом в городке, в котором родился, и там его встретили, как любимого политика, с автомобильным эскортом и овациями тысяч безработных и производителей табака, и он, забравшись на статую Ататюрка на городской площади, под аплодисменты собравшихся пожал ему руку. В ответ на вопрос одного популярного журнала, заданный в Стамбуле после этого случая: 'Вы когда-нибудь перейдете в политику со сцены?', он ответил: 'Если захочет народ!' А аппарат премьер-министра сообщил, что 'в настоящий момент' фильм об Ататюрке откладывается.
Сунай был достаточно опытен, чтобы выйти из этого ужасного поражения не дрогнув, но настоящий удар ему нанесли дальнейшие события: ему перестали предлагать дублировать роли, потому что он так часто появлялся на телевидении в течение месяца, чтобы закрепить за собой роль, что теперь все воспринимали его хорошо знакомый голос как голос Ататюрка. Телевизионные рекламисты, которые прежде предлагали ему роли практичного отца семейства, который умеет выбрать хороший, надежный товар, также отвернулись от него, так как неудачливый Ататюрк смотрелся бы странно, занимаясь окраской стен с банкой краски в руках или рассказывая о том, как он доволен своим банком. Но самым ужасным было то, что народ, свято веривший всему, что написано в газетах, поверил в то, что он является и врагом Ататюрка, и врагом религии; а другим не понравилось, что он молча воспринимает то, что его жена целуется с другими мужчинами. Все были настроены по меньшей мере на то, что дыма без огня не бывает. Все эти быстро развивавшиеся события сократили и количество зрителей, приходивших на его спектакли. Очень многие, останавливая его на улице, говорили: 'Стыдно!' Один молодой студент из лицея имамов-хатибов, поверивший в то, что Сунай порочил пророка, и мечтавший, чтобы о нем написали газеты, напал однажды вечером на театр и бросился с ножом на актеров, плюнув нескольким из них в лицо. Все это произошло в течение пяти дней. Супруги исчезли.
О том, что произошло потом, ходит множество разговоров: например, то, что они поехали в Берлин и стали учиться терроризму под видом театрального образования в ансамбле любителей Брехта, или что на стипендию, полученную от министерства культуры Франции, они легли во французскую психиатрическую лечебницу «Мир» в районе Шишли. На самом деле они укрылись в доме матери Фунды Эсер, которая была художницей, на Черноморском побережье. Только на следующий год они нашли работу «аниматоров» в обычном отеле в Анталии. По утрам они играли в волейбол на песке с мелкими торговцами из Германии и туристами из Голландии, после обеда развлекали детей в образе Карагеза и Хадживата, коверкая немецкий язык, по вечерам выходили на сцену в костюмах падишаха и его наложницы из гарема, танцевавшей танец живота. Это было началом карьеры исполнительницы танца живота, это искусство Фунда Эсер в последующие десять лет будет развивать в маленьких городках. Сунай смог терпеть все это шутовство только три месяца и избил на глазах охваченных ужасом туристов одного парикмахера из Швейцарии, который, не ограничившись шутками над турками с фесками и гаремами на сцене, хотел продолжить это на пляже и заигрывал с Фундой Эсер. Известно, что после этого они нашли себе работу в свадебных салонах, в качестве ведущих развлекательных вечеров, танцовщицы и «актера» в Анталии и ее окрестностях. Сунай представлял дешевых певцов, фанатично подражавших стамбульским оригиналам, фокусников, глотавших огонь, третьеразрядных комедиантов, Фунда Эсер, вслед за краткой речью об институте брака, Республике и
