руках; глядя на детей, играющих в снежки, на стариков, которые, чтобы не поскользнуться, шли, держась друг за друга, он представил, как они с Ипек будут смотреть фильм в кинотеатре во Франкфурте, держась за руки.
Сунай был со своим другом, организатором переворота, полковником Османом Нури Чолаком. Ка разговаривал с ними с оптимизмом, который придавали ему его мечты о счастье: он сказал, что все устроил, что Кадифе согласна играть и снять платок, что Ладживерт жаждет, чтобы его освободили. Он почувствовал, что между Сунаем и полковником есть понимание, свойственное разумным людям, которые в молодости читали одни и те же книги. Он осторожно, но вовсе не смущаясь, сказал, что рассматриваемый вопрос является крайне щепетильным. 'Сначала я тешил гордость Кадифе, а потом Ладживерта', — сказал он. Ка отдал бумаги, которые взял у них, Сунаю. Пока Сунай читал их, Ка почувствовал, что тот уже пьян, хотя еще не наступило обеденное время. В какой-то момент, приблизив лицо к лицу Суная, он уверился в этом, ощутив запах ракы.
— Этот тип хочет, чтобы его отпустили до того, как Кадифе выйдет на сцену и снимет платок, — сказал Сунай. — Очень сообразительный.
— Кадифе хочет того же, — сказал Ка. — Я очень старался, но договорится смог только об этом.
— Зачем нам, как представителям власти, верить им? — спросил полковник Осман Нури Чолак.
— Они тоже утратили веру в государство, — сказал Ка. — Если это недоверие продолжится, ничего не выйдет.
— Разве Ладживерту совсем не приходит в голову, что его могут повесить в назидание, и то, что потом этот случай может иметь для нас плохие последствия, из-за переворота, устроенного этим пьяным актером и обиженным полковником? — спросил полковник.
— Он очень хорошо умеет вести себя так, будто не боится смерти. Поэтому я не могу понять, о чем он думает на самом деле. Он также намекнул, что хочет стать человеком-символом, великомучеником, если его повесят.
— Допустим, что прежде мы отпустим Ладживерта, — сказал Сунай. — Можем ли мы быть уверены, что Кадифе сдержит свое слово и будет играть в пьесе?
— Мы можем верить слову Кадифе по крайней мере больше, чем слову Ладживерта, потому что она — дочьТургут-бея, который погубил свою жизнь, некогда подчинив ее гордости и приверженности борьбе. Но если ей сейчас сказать, что Ладживерта отпустили, то она сама вряд ли будет знать, выйдет она вечером на сцену или нет. У нее есть свойство поддаваться внезапному гневу и внезапным решениям.
— Что ты предлагаешь?
— Я знаю, что вы совершили этот переворот не только ради политики, но также и ради красоты и искусства, — сказал Ка. — Из всей жизни Сунай-бея я делаю вывод, что он творил политику ради искусства. А сейчас, если вы хотите совершить заурядные политические действия, то вам не нужно отпускать Ладживерта и подвергать себя опасности. Но вы, конечно же, чувствуете, что снятие платка Кадифе перед всем Карсом будет и искусством, и очень важным политическим моментом.
— Если она снимет платок, мы отпустим Ладживерта, — сказал Осман Нури Чолак. — А для вечерней пьесы соберем весь город.
Сунай обнял своего старинного друга по армии и поцеловал его. После того как полковник вышел, Сунай, сказав: 'Я хочу, чтобы ты все это сказал моей жене!', взял Ка за руку и отвел во внутреннюю комнату. В холодной комнате без вещей, которую пытались согреть электрической печкой, Фунда Эсер с показным торжественным видом читала текст, который держала в руках. Она увидела, что Ка и Сунай смотрят на нее через открытую дверь, но, не обращая на них внимания, продолжила читать. Ка, уставившийся на тени, которые она накрасила вокруг глаз, на жирную и яркую помаду, на открытую одежду, показывавшую верхнюю часть ее большой груди, и на ее искусственные, преувеличенные жесты, совсем не смог обратить внимание на то, что она сказала.
— Трагическая речь женщины-мстительницы, которую изнасиловали в 'Испанской трагедии' Кида! — сказал Сунай с гордостью. — Она изменена вставками из пьесы Брехта 'Лучший человек Сезуана' и по большей части созданными силой моего воображения. Когда Фунда вечером будет читать ее, Кадифе-ханым краем платка, который она все еще не осмелится снять, будет вытирать слезы в глазах.
— Если Кадифе-ханым готова, то давайте сразу же начнем репетировать, — сказала Фунда Эсер.
Полный желания голос женщины напомнил Ка не только о любви к театру, но и об утверждениях о лесбиянстве, которое повторяли те, кто хотел забрать у Суная роль Ататюрка. Сунай тоном, свойственным скорее не военному и революционеру, а гордому театральному продюсеру, указал, что еще не достигнуто решение по поводу того, что Кадифе 'будет исполнять роль', и после этого вошел его посыльный и сказал, что привезли владельца городской газеты «Граница», Сердар-бея. Ка, увидев этого человека перед собой, почувствовал сильное желание, которое часто испытывал в последние годы, живя в Турции, ему вдруг ужасно захотелось ударить его кулаком в лицо. Однако их пригласили за стол, и было видно, что он был тщательно накрыт задолго до этого, на столе стояла ракы и брынза, и они стали говорить о делах мира, выпивая ракы и закусывая, суверенностью, внутренним спокойствием и безжалостностью обличенных властью, считавших естественным управлять судьбами других людей.
В ответ на пожелание Суная Ка повторил Фунде Эсер то, что он до этого говорил об искусстве и политике. Когда журналист захотел написать эти слова, которые с восторгом были восприняты Фундой Эсер, в своей газете, Сунай грубо отругал его. Прежде всего он захотел, чтобы он исправил ту ложь, которая вышла в его газете про Ка. Сердар-бей пообещал подготовить и опубликовать на первой странице очень положительную статью, которая позволит забыть и без того забывчивым жителям Карса неверное впечатление о Ка.
— Но на шапке должна быть пьеса, которую мы сыграем сегодня вечером, — сказала Фунда Эсер.
Сердар-бей сказал, что напишет в своей газете статью так, как они хотят, и, конечно же, опубликует в том формате, в каком они хотят. Но у него было мало сведений относительно классического и современного театра. Он сказал, что если Сунай-бей сейчас сам поможет написать, что будет в пьесе вечером, то есть эту статью, то завтрашняя первая страница выйдет без ошибок. Он вежливо напомнил, что он в течение своей жизни журналиста сообщал многие новости в самом правильном виде, поскольку научился писать об очень многих событиях еще до того, как они произошли. Сдача газеты в печать из-за условий переворота перенесена на четыре часа после полудня, и поэтому на эту работу есть еще четыре часа.
— Я не заставлю тебя долго ждать событий этого вечера, — сказал Сунай. Ка заметил, что не успел он сесть за стол, как опрокинул в себя рюмку ракы. Пока он еще быстрее выпил вторую рюмку, Ка увидел в его глазах боль и страсть.
— Пиши, журналист! — сказал потом Сунай, глядя на Сердара-бея, будто угрожая ему. — Шапка: СМЕРТЬ НА СЦЕНЕ. (Он подумал какое-то время.) Подзаголовок: (Немного подумал.) ИЗВЕСТНЫЙ АКТЕР СУНАЙ ЗАИМ ВЫЛ УБИТ ВЫСТРЕЛОМ ВО ВРЕМЯ ВЧЕРАШНЕГО ПРЕДСТАВЛЕНИЯ. Еще один подзаголовок.
Он говорил с грубостью, которая изумляла Ка. Пока Ка почтительно, не улыбаясь, слушал Суная, тот помогал журналисту в тех местах, которые он не понял.
Написание всей статьи вместе с подзаголовком заняло примерно час вместе с обдумыванием и перерывами на питье ракы. В Карсе, куда я поехал спустя многие годы, я взял эту статью целиком у Сердар-бея, владельца городской газеты 'Граница':
СМЕРТЬ НА СЦЕНЕ
Известный актер Сунай Заим был убит выстрелом во время вчерашнего представления
Вчера вечером во время исторического спектакля в Национальном театре девушка в платке — Кадифе, охваченная огнем просвещения, сначала открыла голову, а затем направила пистолет на Суная Заима, изображавшего плохого человека и открыла по нему огонь. Жители Карса, смотревшие за происходящим в прямой трансляции, были охвачены ужасом.
Приехавший три дня назад в наш город Сунай Заим, (принесший своими революционными и созидательными пьесами, перешедшими со сцены в жизнь, в Карс порядок и свет просвещения, и его театральная труппа еще раз удивили жителей Карса во время своего второго спектакля, показанного вчера вечером. В этом произведении, адаптированном на основе произведения несправедливо забытого
