английского писателя Кида, которое повлияло даже на Шекспира, Сунай Заим довел в конце концов до совершенства свою любовь к просветительскому театру, которую он вот уже двадцать лет пытался оживить в забытых городках Анатолии, на ее пустых сценах или в ее чайных домах. Упрямый лидер девушек в платках, Кадифе, с воодушевлением в этой современной и потрясающей драме, хранящей следы театра французских и английских якобинцев, внезапно приняв решение, открыла голову на сцене и под изумленными взглядами всего Карса выпустила содержимое пистолета, который держала в руках, в великого человека театра Суная Заима, потерпевшего несправедливость, точно как Кид, и игравшего отрицательного героя. Жители Карса, которые помнили, что два дня назад на представлении выстрелы из оружия были настоящими, и на этот раз пережили ужас из-за того, что Сунай Заим и на самом деле был убит. Смерть на сцене великого турецкого актера Суная Заима, таким образом, нашла в сердцах окружающих больший отклик, чем его жизнь. Зритель Карса, очень хорошо осознавший в пьесе освобождение человека из плена обычаев и религии, никак не мог понять, погиб ли на самом деле Сунай Заим, который до конца верил в ту роль, которую играл, истекая кровью, даже когда в его тело вонзились пули. Но они поняли последние слова актера перед смертью, поняли, что никогда не забудут, как он отдал жизнь за искусство.
Сердар-бей еще раз прочитал сидевшим за столом статью, которая приобрела окончательный вид вместе с поправками Суная.
— Конечно же, я опубликую это, как есть, по вашему приказу в завтрашней газете, — сказал он. — Но среди десятков новостей, о которых я написал и которые опубликовал до того, как они произошли, я впервые молюсь, чтобы одна из них оказалась неверной! Вы на самом деле не умрете, не так ли, сударь?
— Я пытаюсь достичь легенды, уровня, которого должно достигнуть в конце концов настоящее искусство, — сказал Сунай. — К тому же, когда завтра утром снег растает и дороги откроются, моя смерть не будет иметь никакого значения для жителей Карса.
В какой-то момент он встретился взглядом со своей женой. Супруги посмотрели друг другу в глаза с таким глубоким взаимопониманием, что Ка позавидовал им. Будет ли у них с Ипек счастливая жизнь, в которой они будут делиться друг с другом таким же глубоким взаимопониманием?
— Господин журналист, вы теперь идите и подготовьте вашу газету к публикации, — сказал Сунай. — Пусть мой ординарец выдаст вам образец моей фотографии для этого исторического номера. — Как только журналист ушел, он оставил тот насмешливый тон, который Ка приписывал слишком большому количеству ракы. — Я принимаю условия Ладживерта и Кадифе, — сказал он. Он объяснил удивленно поднявшей брови Фунде Эсер, что сначала отпустят Ладживерта, согласно договоренности о том, что Кадифе во время пьесы откроет голову.
— Кадифе-ханым очень мужественный человек. Я знаю, что на репетициях мы сразу поймем друг друга, — сказала Фунда Эсер.
— Езжайте к ней вместе, — сказал Сунай. — Но сначала нужно отпустить Ладживерта и спрятать его куда-нибудь и сообщить Кадифе-ханым, что он заставил потерять его след. А на это нужно время.
Сунай, не придавая особого значения желанию Фунды Эсер немедленно начать репетиции с Кадифе, начал обсуждать с Ка способы отпустить Ладживерта на свободу. В этом месте я делаю вывод из записок Ка, что он в некоторой степени верил в искренность Суная. То есть, с точки зрения Ка, у Суная вовсе не было плана, отпустив Ладживерта, приказывать следить за ним, выяснять, где он спрятался, и, после того как Кадифе на сцене снимет платок, вновь приказывать его ловить. Это была идея, которую развили сотрудники Разведывательного управления, которые, по мере того как им становилось известно о происходящем, пытались понять происходящее при помощи расставленных повсюду микрофонов и шпионов, работающих на обе стороны, а также привлечь на свою сторону полковника Османа Нури Чолака. У сотрудников из Разведывательного управления не было достаточной военной силы, чтобы перехватить этот переворот у Суная, обиженного полковника и их нескольких друзьей-офицеров, бывшими с ними заодно; однако они при посредничестве своих людей, находившихся повсюду, пытались ограничить помешательство Суная на искусстве. Не успел еще Сердар-бей сдать в набор ту статью, которую он набросал, сидя за столом с ракы, как в карсском отделении НРУ возникло опасение по поводу того, в своем ли Сунай уме и можно ли ему доверять, из-за того, что Сунай стал читать эту статью по рации своим друзьям из НРУ. И никто до последнего момента не знал, насколько они в курсе намерения Суная отпустить Ладживерта. Но сегодня я думаю, что эти детали не окажут серьезного влияния на окончание нашего рассказа. Поэтому я не буду входить в детали плана освобождения Ладживерта. Сунай и Ка решили, что этот вопрос решат Фазыл и ординарец Суная из Сиваса. Через десять минут после того, как Сунай взял его адрес у сотрудников управления, военный грузовик, который он послал, привез Фазыла. Фазыл, выглядевший испуганным и на этот раз не похожий на Неджипа, уходя вместе с ординарцем Суная в центральный гарнизон, вышли через заднюю дверь швейного ателье, чтобы избавиться от шпиков, которые шли за ними следом. Несмотря на то что сотрудники Национального разведывательного управления подозревали, что Сунай сможет сделать какую-либо глупость, они не были готовы повсюду расставить своих людей. Впоследствии Ка узнает, что Ладживерта вывели из камеры в центральном гарнизоне, посадили в военный грузовик с предупреждением Суная, чтобы не было никакого подвоха, ординарец из Сиваса остановил грузовик на краю железного моста над речкой Карс, как заранее указал Фазыл, Ладживерт вышел из грузовика и, как ему было сказано, вошел в бакалейную лавку, в витрине которой были выставлены пластмассовые мячи, коробки со стиральным порошком и реклама колбасы, сразу же лег в телегу под брезент среди газовых баллонов «Айгаз», которая подошла к бакалейной лавке сзади, и с успехом скрылся. Относительно того, куда телега увезла Ладживерта, никто, кроме Фазыла, ничего не знал.
Устроить и провести все это заняло полтора часа. Примерно в половине четвертого, когда тени каштанов и диких маслин стали нечеткими, когда на пустые улицы Карса спускались, как призраки, первые сумерки, Фазыл сообщил Кадифе, что Ладживерт спрятался в надежном месте. Через дверь кухни, открывавшуюся на задний двор, он смотрел на Кадифе, как на существо, пришедшее из космоса, но Кадифе не заметила его, точно так же, как не замечала и Неджипа. Кадифе вдруг радостно встрепенулась и побежала к себе в комнату. В это время Ипекуже час как находилась наверху, в комнате Ка, и уже выходила оттуда. Я хочу рассмотреть этот час, когда мой любимый друг думал, что счастлив от обещаний счастья, в начале нового раздела.
37
Единственная тема этого вечера — волосы Кадифе
Приготовления к последней пьесе
Я уже касался того, что Ка был из тех людей, которые боятся счастья, потому что потом можно испытать боль. И теперь мы знаем, что он испытывал счастье не в те моменты, когда переживал его, а тогда, когда верил, что оно не исчезнет. Выпив ракы и встав из-за стола Суная, пешком возвращаясь обратно в отель 'Снежный дворец' с двумя солдатами-охранниками за спиной, Ка все еще был счастлив, потому что верил в то, что все в порядке и что он снова увидит Ипек, но в душе у него все сильнее нарастал страх потерять это счастье. И говоря о стихотворении, которое мой друг написал в четверг, в комнате отеля, примерно в три часа, мне хотелось бы поточнее описать двойственное состояние его души. Стихотворение, которое он назовет «Пес», написано сразу после встречи с псом угольно-черного цвета, которого Ка видел на обратном пути из швейного ателье. Через четыре минуты после этого он вошел в свою комнату, и, пока по его телу распространялась, словно яд, любовная боль, нечто среднее между ожиданием огромного счастья и страхом потерять его, он написал стихотворение. В стихотворении были воспоминания о том, как он боялся собак в детстве, воспоминание о серой собаке, которая поймала его в парке Мачка, когда ему было лет шесть, и об одном отвратительном приятеле по кварталу, который спускал на всех свою собаку. Позднее Ка подумалось, что боязнь собак была тем наказанием, которое было ему дано за счастливые часы детства. Но еще больший интерес вызывало одно противоречие: детские удовольствия, такие как игра в футбол в переулках, сбор шелковицы или коллекционирование фотографий футболистов на вкладышах к жвачке и игра в них, как в карты, были более притягательными из-за боязни собак, ведь они превращали в
