открылась, он остановился.
— Ка-бей, не бойтесь, мы из Управления безопасности, садитесь, мы отвезем вас в отель.
Пока Ка пытался решить, что будет надежнее — вернуться в отель под контролем полиции или постараться, чтобы никто не видел, как он посреди города садится в полицейскую машину, двери машины вдруг открылись. Человек огромного телосложения, которого Ка где-то когда-то как будто встречал (может, это был его дальний дядюшка из Стамбула, да, дядя Махмуд), одним махом, грубо и с силой втащил Ка внутрь машины, что совсем не сочеталось с его недавней вежливостью. Как только машина тронулась, Ка почувствовал два сильных удара кулаком по голове. Или же он ударился головой, садясь в машину? Ему было очень страшно; а в машине было странно темно. Это был совсем не дядя Махмуд, а еще кто-то, сидевший впереди, который ужасно ругался. Когда Ка был ребенком, на улице Поэта Нигяр жил человек, и, когда к нему в сад залетал мяч, он так же ругался на детей.
Ка замолчал и вообразил, что он — ребенок, а машина утонула в темных улицах Карса, чтобы наказать злого ребенка (сейчас он припоминал, что это была широкая помпезная машина марки «шевроле», а не «рено», какими были машины гражданской полиции в Карсе), она выехала из темноты, немного покружила и заехала в какой-то внутренний дворик. 'Смотри перед собой', — сказали ему. Держа за руки, его заставили пройти два лестничных пролета. Когда они пришли наверх, Ка уверился в том, что эти трое, вместе с водителем, не являются исламистами (откуда им найти такую машину?). Они были и не из НРУ, потому что те сотрудничали с Сунаем (по крайней мере отчасти). Одна дверь открылась, другая закрылась, и Ка обнаружил, что стоит перед окнами старого армянского дома с высоким потолком, выходившего на проспект Ататюрка. Он увидел в комнате включенный телевизор, грязные тарелки, апельсины и стол, заполненный газетами; индуктор, который, как он поймет позже, использовался для пыток током, одну-две рации, пистолеты, вазы, зеркала. Поняв, что попал в руки независимой группировки, он испугался, но, встретившись взглядом с З. Демирколом, находившимся в другом конце комнаты, успокоился: даже если это и убийца, все равно знакомое лицо.
З. Демиркол играл роль доброго следователя. Он выразил сожаление, что Ка привезли сюда таким способом. Ка предположил, что огромный дядюшка Махмуд будет изображать злого следователя, и поэтому стал внимательно слушать вопросы З. Демиркола.
— Что хочет делать Сунай?
Ка расписал и рассказал все, до мельчайших деталей, включая 'Испанскую трагедию' Кида.
— Почему он отпустил этого чокнутого Ладживерта? Ка рассказал, что это было сделано для того, чтобы заставить Кадифе снять платок во время спектакля и прямой трансляции. Поддавшись какому-то вдохновению, он с умным видом употребил шахматный термин: возможно, это было слишком смелой 'жертвой фигуры' (послышались одобрительные восклицания). Но это был шаг, который спутает маневры политических исламистов в Карсе!
— Откуда известно, что девчонка сдержит слово? Ка ответил, что Кадифе обещала, что выйдет на сцену, но в этом никто не может быть уверен.
— Где сейчас прячется Ладживерт? — спросил З. Демиркол.
Ка сказал, что понятия не имеет.
Они также спросили, почему рядом с Ка не было солдат-охранников, когда его забирали, и откуда он возвращался.
— С вечерней прогулки, — ответил Ка, и так как он продолжал настаивать на этом, З. Демиркол, как ожидал Ка, не говоря ни слова, вышел из комнаты, и перед ним появился дядюшка Махмуд, недобро глядевший на него. Он, как и человек, сидевший в машине на переднем сиденье, знал очень много отборных ругательств. Он обильно поливал ими всех вокруг, параллельно высказывая политические суждения, говорил о высоких государственных интересах и угрозах, которые были Ка не безразличны, бездумно, как дети поливают кетчупом все куски, не обращая внимания на то, соленые они или сладкие.
— Как ты думаешь, чего ты добьешься, скрывая место, где прячется исламский террорист, получающий деньги из Ирана, руки которого в крови? — сказал дядюшка Махмуд. — Если они придут к власти, ты ведь знаешь, что они сделают с такими мягкосердечными либералами, повидавшими Европу, как ты, не так ли?
Ка сказал, что, естественно, знает, но дядюшка Махмуд вновь рассказал, расписывая в подробностях и с восхищением, как муллы в Иране сжигали и поджаривали коммунистов и демократов, с которыми сотрудничали до того, как пришли к власти: 'Они засунут либералам в задницы динамит и заставят их взлететь на воздух, расстреляют проституток и гомосексуалистов, запретят все книги, кроме религиозных, а таких хлюстов-интеллектуалов, как Ка, сначала побреют налысо, а потом возьмут их глупые книги со стихами…' — тут он вновь сказал нечто неприличное и еще раз скучающим тоном спросил у Ка, где прячется Ладживерт и откуда он возвращался вечером. Когда Ка ответил так же невыразительно, дядюшка Махмуд с тем же скучающим выражением лица надел на руки Ка наручники.
— Смотри, что я сейчас с тобой сделаю, — сказал он и без гнева, бесстрастно избил его, дав ему несколько затрещин и несколько раз ударив по лицу кулаком.
Я надеюсь, что если я напишу честно, что нашел в записях, которые Ка сделал позже, пять важных причин, свидетельствовавших, что он не очень расстроился из-за этих побоев, это не рассердит моих читателей.
1. Согласно представлению о счастье, которое было в голове у Ка, то количество хорошего и плохого, что? могло случиться с ним, было равноценным, и побои, которые он получал сейчас, означали, что они смогут поехать с Ипек во Франкфурт.
2. Ка, с интуицией, свойственной правящим классам, предполагал, что допрашивавшие его члены независимой группировки отделяют его от бедноты Карса, от преступников и обездоленных, и что его не подвергнут тяжелым побоям и пыткам, которые оставят незаживающие следы и ненависть.
3. Он справедливо думал, что полученные им побои усилят нежность Ипек по отношению к нему.?
4. Когда два дня назад, вечером во вторник, он увидел в Управлении безопасности окровавленное лицо Мухтара, он глупо представил себе, что побои, полученные от полиции, могут избавить человека от чувства вины, которое он испытывает из-за бедности своей страны.
5. Положение политического заключенного, который, несмотря на побои, не выдаст на допросе место, где скрывается другой человек, наполняло его гордостью.
Эта последняя причина двадцать лет назад обрадовала бы Ка гораздо больше, но сейчас, когда мода на все это прошла, он почувствовал, что попал в глупое положение. Из-за соленого вкуса крови в уголках губ и сочившейся у него из носа, он вспомнил свое детство. Когда у него последний раз текла кровь из носа? Когда дядюшка Махмуд и другие, забыв его в темном углу комнаты, собрались у телевизора, Ка вспомнил: в детстве, окна, ударившие ему по носу, бивший по носу футбольный мяч, удар кулаком в потасовке, когда он был в армии. Когда стемнело, З. Демиркол и его товарищи собрались вокруг телевизора и смотрели «Марианну», и Ка было приятно там находиться, с капающей из носа кровью, нравилось быть избитым, униженным и чувствовать себя забытым, словно ребенку. В какой-то момент он заволновался, что его обыщут и найдут письмо Ладживерта. Долгое время вместе с другими он молча смотрел «Марианну», виновато думая, что Тургут-бей и его дочери в это время тоже смотрят сериал.
Во время одного из перерывов на рекламу З. Демиркол встал со стула, взял со стола индуктор, показал Ка и спросил, знает ли он, для чего это используется, не получив ответа, объяснил, для чего, и на какой-то миг замолчал, как отец, который палкой пугает ребенка.
— Ты знаешь, почему я люблю Марианну? — спросил он, когда сериал опять начался. — Потому что она знает, чего хочет. Поскольку такие интеллигенты, как ты, не знают, чего хотят, они причиняют мне боль. Вы говорите «демократия», а потом сотрудничаете со сторонниками шариата. Вы говорите о правах человека, а потом устраиваете сделки с террористами и убийцами… Вы говорите «Европа» и умасливаете исламистов, врагов Запада… Вы говорите «феминизм», а поддерживаете мужчин, которые закрывают женщинам голову. Ты говоришь, что поступаешь так, как диктует тебе собственный разум и совесть, думаешь про себя: я поступлю так, как в этой ситуации повел бы себя европеец! Но ты даже европейцем быть не можешь! Ты знаешь, что сделает европеец? Если Ханс Хансен издаст ваше глупое воззвание, если европейцы воспримут это всерьез и пришлют в Карс делегацию, то эта делегация прежде всего поблагодарит военных за то, что они не отдали страну в руки политических исламистов. Вернувшись в Европу, эти педики, конечно же, пожалуются, что в Карсе нет демократии. Вы жалуетесь на военных и
