- Мой жених? Она рассмеялась.
- Что ты, притворяешься или в самом деле не веришь? Я дал за тебя слово (полковник сделал ударение на слово) Петру Александрычу. Будто ты и не заметила, что он давно тебе строит куры? Ох, уж вы мне, скромницы!
Девушка сомнительно посмотрела на отца и на мать.
- Что же вы обе смотрите на меня, как на сумасшедшего? Порастряхни-ка, голубушка, из сундуков дочернее приданое. В солнечные-то дни его и проветрить бы недурно… Ну, поди ко мне, Оленька, поцелуй меня… Ты одержала победу, и славную, черт возьми! А после победы мы затеем праздник - свадебку… Поди же ко мне.
Она молчала.
Лицо полковника хмурилось; он заложил руки назад и бил такт ногою.
- Подойди же к папеньке, - сказала полковница, качая головою, - поцелуй его… Я еще и сама образумиться не могу… Он сейчас приезжал к тебе, Михайло Андреич, с предложением?
- Сейчас, сейчас - говорят вам, сейчас, и я дал слово, слышите ли? Лучше этой партии желать ей нечего: он малый добрый, собой недурен, с большим состоянием, любит ее, - да это клад для нас; ты знаешь, Дарья Николаевна, какие у нас нынче доходы-то: пять, шесть, семь тысяч, да и обчелся; попробуй-ка прожить с этим в столице.
- Правда твоя, правда твоя… - Полковница вздохнула.
- Конечно, я желал бы ей мужа военного, кавалериста, но где теперь взять военных?
Что такое нынешние военные? 'Жомини да Жомини, а об водке ни полслова'. - Полковник махнул с огорчением рукой.
- Поздравляю тебя, друг мой милый Оленька, - сказала полковница, подходя к дочери с распростертыми объятиями и со слезами на глазах.
Девушка отшатнулась от нее.
- Что это значит? - закричал полковник.
- Что это значит? - повторил он. Полковница пришла в величайшее замешательство.
- Батюшка! - сказала девушка неровным голосом, - батюшка, вы напрасно давали за меня слово. Я не могу выйти за него замуж.
- Не можешь? Я напрасно давал слово?.. С кем вы говорите, сударыня?.. Вы забыли, что перед вами стоит отец. Знайте, что слово мое - слово старого кавалериста. Мы никогда не изменяем ему. Каприз девочки не заставит меня сделаться бесчестным человеком на старости лет.
Испуганная полковница делала какие-то знаки дочери, но она не замечала их и повторила твердо и решительно:
- Я не могу выйти за него замуж.
- А почему бы это так?
- Потому что я не люблю его и не могу любить.
- Вы еще сами, сударыня, не знаете, кого вам надо любить и кого не надо; об этом вы лучше бы спросили отца и мать: они поопытнее вас, подальновиднее и людей могут оценить повернее…
Полковник сердито повертывал кисти своей венгерки.
- Уж не пришел ли вам в голову опять этот щелкопер, который было повадился ходить к нам в Москве с книжками под мышкой?
Болезненное движение показалось на лице ее.
- Вы, кажется, забываете, что вы дочь заслуженного отца, дочь старого полковника, старого кавалериста, коренного русского дворянина, что вам неприлично и стыдно амуриться с семинаристами… что…
- Батюшка! - произнесла она умоляющим голосом. Полковник большими шагами стал измерять комнату.
- Вот тетушкино воспитание! спасибо покойнице, спасибо! есть чем помянуть…
Он потирал руки.
- Модная, умная, ученая женщина была, внушала покорность родителям!.. Что, по вашему, по нынешнему образованию, родители ничего не значат?
Полковник остановился перед дочерью и ожидал ответа.
Она молчала.
- Завтра после обеда Петр Александрыч приедет сюда. Он станет говорить с тобой, ты должна ему объявить свое согласие. Слышишь ли? Всю дурь из головы выкинь, помолись богу да подумай, он вразумит тебя… Слез чтоб я не видал; женские слезы - вода…
Полковник повернулся на каблуках и вышел из комнаты, поправляя усы носовым платком и ворча сквозь зубы:
- У меня целый полк по струнке ходил, я с целым полком справлялся, передо мною полслова никто не смел пикнуть, а теперь родная дочь… покорно прошу!..
Долго после ухода полковника мать и дочь не могли выговорить ни слова…
Полковница сидела не шевелясь, поддерживая рукою свой подбородок; потом банты на чепце ее пришли в движение, и она обернулась к дочери.
- Так он тебе не нравится, Оленька?
Девушка не отвечала.
- Оленька?
Она подняла голову и тихо отвела от лица волосы.
- Не дурно ли тебе, друг мой Оленька? Ты совсем побледнела.
Глаза девушки с минуту были недвижимо устремлены на мать; вдруг она залилась слезами и бросилась на грудь ее.
- Ведь он добрый, хороший человек, - говорила мать, глотая слезы, - его все хвалят…
Ты привыкнешь к нему.
Она покачала головой…
- А разве он вам нравится?
- Что ж, мой друг! в нем нет ничего дурного.
- Может быть, но мне так тяжело и неприятно, когда он и этот офицер с очками бывают у нас.
- Отчего же?
- Не знаю. Да как же он может любить меня?.. Он меня не знает…
- Как же не знает, Оленька? Последнее время он очень часто бывал у нас и все смотрел на тебя: это и я заметила… Полно! перестань плакать, мой друг.
Полковница поцеловала ее в лоб и пошла к полковнику.
'Нет, - думала она, - я не могу ее утешить, а ей надобно утешение; так нельзя оставить ее'. Робко подошла она к мужу. Он сидел на больших креслах и задумчиво крутил усы.
- Что? образумилась ли она, Дарья Николавна?
- Плачет. Знаете ли, Михайло Андреич, я все думаю, не послать ли нам за Филипсом
Иванычем: он человек добродетельный. Пусть он подаст ей советы и утешит ее.
- Это не мое дело, это ваше бабье дело: что хотите делайте, только завтрашний день она должна объявить жениху согласие. Я дал слово, - а я старый кавалерист… Ну, да что толковать об этом… Я думал, что обрадую ее моею новостью. Я не знал, что она такая взбалмошная, избалованная. Скажи ей, чтоб она помнила мое приказание!
Полковница написала к Филиппу Иванычу записку, в которой убедительно приглашала его приехать к ним.
Добродетельный человек тотчас после обеда явился.
- На вас вся моя надежда, Филипп Иваныч, - начала полковница, встречая его, - у нас в доме большое горе.
- Что такое? Помилуйте-с, если я могу чем помочь, то я сочту себя счастливым: это долг-с христианский.
Полковница объяснила ему все и умоляла его принять участие в их положении и уговорить дочь не противиться отцовской воле.
