— Браво! — раздалось со всех сторон. — Здоровье барона!
— Браво! — закричал громче всех Пруденский, немилосердно стуча ножом о стол. — Музыканты, туш!
Туш заиграли.
Щелкалов поклонился всем, встал со своего места, подошел к Ивану Алексеичу, пожал ему руку и, обратясь к нам, произнес важно:
— Господа! позвольте мне в свою очередь предложить вам тост… я заранее уверен в этом, он будет принят вами единодушно: за здоровье того, господа, который оживляет и украшает в настоящую минуту своими произведениями русскую поэзию… за здоровье того, чье имя должно быть дорого всем, кому близко к сердцу родное слово… Я не назову вам этого имени, господа, потому что каждый из вас внутренне назвал его в сию минуту…
— За здоровье Ивана Алексеича! — подхватил Пруденский.
И все бокалы с криками: 'Туш! здоровье Ивана Алексеича!' устремились к бокалу растроганного поэта.
В эту минуту Алексей Афанасьич всхлипывал и вместо платка утирал слезы салфеткой.
Затем начались тосты в честь дам, в честь Алексея Афанасьича, какие-то отдельные тосты и даже потом тост в честь повара.
Когда вышли из-за стола, многие, и в том числе Иван Алексеич первый, пристали к Астрабатову с просьбою, чтобы он спел что-нибудь.
Астрабатов обвел всех глазами и, положив руку на плечо Ивана Алексеича, сказал:
— Изволь, душа моя, для тебя спою, ты понимаешь поэзию, у тебя там кипит внутри-то, как и у меня же, я знаю; у нас там, братец ты мой, внутренняя гармоника… ну, вели подать мою гитару.
Гитара была принесена.
Астрабатов взял ее, щипнул пальцами струны и обвел глазами мужчин и дам.
В ту минуту, когда мы столпились около Астрабатова, управляющий, приходивший за чем-то, остановился и начал взглядывать на него с любопытством из-за плеча Пруденского. Астрабатов тотчас заметил это и, подойдя ко мне, шепнул, поведя на управляющего глазом:
— Это, моншер, что такое за энциклопедия?
Когда я ему объяснил, кто это, он взглянул на управляющего еще раз, положил гитару на стол, почесал в затылке, отодвинул в сторону Пруденского, вытащил изумленного и сконфуженного управляющего вперед и закричал:
— Вина!
Потом осмотрел его с головы до ног, как бы любуясь им, погладил его с нежностию по лысине и сказал, все продолжая рассматривать его:
— Просто душка! (и приложил пальцы к губам). Мы с ним чокнемся и выпьем в знак дружбы.
Управляющий начал кланяться, благодарить и уверять, что не пьет.
— Эти, брат, закорючки ты оставь, я терпеть не могу, — возразил Астрабатов. — Вот тебе бокал!
Он подал ему бокал.
— Ну, пей, пей!.. Вот так, смотри! И он залпом выпил свой бокал.
Управляющий на минуту призадумался и потом последовал его примеру.
Астрабатов поцеловал его.
— Ну, теперь мы друзья, я к тебе еще приеду, душенька, в вашу 'Дубовую-то Рощу' поохотиться. Теперь, кажется, посторонних никого нет. Так слушайте, если хотите, я спою вам.
Он взял гитару, задумался на мгновение, откинул назад свои кудрявые волосы, в которых проглядывала уже седина, посмотрел на потолок, как бы ища вдохновения, ударил по струнам и запел, обратившись к дамам и закатив глаза:
Тенор Астрабатова не отличался ни свежестью, ни чистотою, но он был не без приятности; в нем было что-то радражающее, производившее сильное впечатление на тех, которые не были слишком взыскательны в музыке и предпочитали Моцарту и Бетховену всякую русскую заунывную или цыганскую плясовую песню.
И потому, когда Астрабатов кончил, раздались самые искренние «браво» и рукоплескания; в особенности Пруденский и управляющий были сильно растроганы.
Даже и Щелкалов с Веретенниковым воскликнули:
— Браво! прекрасно!
Астрабатов взглянул на них, покачал головою и сказал:
— Да что вы там ни толкуйте, а у Астрабатова есть внутри и слеза и вздох; он вашей ученой музыки не понимает; он не учился там этим разным пунктам да контрапунктам вашим, он самоучка и действует не на голову, а на сердце. Не так ли, mesdames?
Астрабатов, немного прищурив один глаз, ударил по струнам и запел:
— Ну, теперь, братцы, хоровую, да дружно! — вскрикнул он, становясь в позицию знаменитого Ильюшки, — mesdames, je vous prie.
Он взмахнул гитарой и запел:
При этом остановился, повел плечами, выставил правую ногу, обвел глазами поющих мужчин и дам, тряхнул головою, поднял гитару, махнул ею, и хор грянул:
Хор этот составляли Щелкалов, Веретенников, Надежда Алексеевна и Аменаида Александровна; остальные, кажется, только шевелили губами, да, правда, Пруденский еще подтягивал густым басом.
