привычный гул. Скоморохов заговорил громко, не обращая внимания на шум. На лекциях преподаватели вели себя подобно гоголевскому Хоме Бруту, разве только не чертили мелом защитного круга. Читали материал, как тропарь, а уж на экзаменах отыгрывались.
Коля развлекал соседок едкими комментариями в адрес «Скомороха» и его лекции. Препод веско чеканил слова:
– Важнейшим событием в становлении русской культуры стало изобретение азбуки…
И тут шум сам собой стих (такие замирания случаются довольно часто) и на всю аудиторию раздался голос Лавочкина:
– Морзе!!!
– Морзе?.. – растерялся Скоморохов. – При чем тут Морзе?
Он медленно пал с культурологических высот на бренную землю.
– Вон! Вон!!! – закричал рассерженный препод, топая ногой. – Если вы не окончательный хам, то принесете мне свои извинения. А сейчас – вон!
Через пару дней Коля явился на кафедру культурологии. Вечерком. Скоморохов сидел в кабинете один.
– Здравствуйте, я принес…
– Что?
– Ну, вы сказали принести извинения… – напомнил Лавочкин, выставляя на стол водку и скромную студенческую закуску.
– А… Ну, садитесь… – Стареющий херувим полез в шкаф за стаканами…
Вот за эту всю историю Коле почему-то было нестерпимо стыдно. Даже нос чесался, когда он ее вспоминал.
Художника откровения Николаса не вдохновили. Солдат погряз в объяснениях, что такое академия, кафедра, азбука, Кирилл, Мефодий, Морзе и культурология. В конце концов рисовальщик забраковал сам сюжет:
– Вы уж меня простите, господин герой, но я не вижу ничего постыдного в вашем поступке. От всех этих сложностей голова кругом идет. Я бы этого вашего Шутмана поколотил бы. Воистину говорят, герои идеальны… Мне бы про убийства, про насилие всякое…
– Тут я тебе, извини, не помощник.
«Чувствуются гены маньяка-предка, – подумал он. – Черпать вдохновение в мерзостях…»
Лавочкин отвернулся и заснул.
Через несколько часов бородач разбудил Колю – репродукция пыточной вакханалии была готова.
– Безупречная копия, – оценил солдат, сличив изображения. – Даже жалко будет по такой черкать.
– Черкать?! – Красные глаза гнома чуть не выскочили из орбит.
– Я должен соединить линиями все причинные места.
– И какой извращенец вас надоумил?
– Ваш мудрец. Длиннобородый.
– Ой… Тогда конечно… – Маэстро сник, но тут же воскликнул: – Подождите! Я принесу несколько листов тонкой бумаги. Мы наложим их на картинку и начертим все, что вас интересует.
Сказано – сделано.
Коля склонился над иллюстрацией, покрытой белым прозрачным пергаментом, и кумекал, как бы исполнить предписанное. Художник вовсю сопел на матрасе. Помучившись, Лавочкин повел карандаш по периметру. В результате получилась замкнутая кривая.
– Вылитая карта, – хмыкнул солдат. – Только есть ли такая страна, и куда идти-то? Соединить все точки… Нет, ну это глупость. Тут их двадцать четыре, я все заштрихую, их соединяя. Хотя… Стоп! Вот же еще одно, двадцать пятое причинное местечко!
Примерно в центре свеженарисованной страны обнаружилась последняя точка.
– А вот и цель! – торжествующе завопил Николас Могучий. – Картографа мне!
Художник ответил громким храпом.
Утром (времена суток в пещере объявлял специальный служитель) Лавочкин походкой Петра Первого внесся в трапезную залу.
– Ахтунг! – Он бухнул на стол широкую прозрачную бумажку с жирно обведенными контурами и главной точкой. – Полцарства тому, кто скажет, что это за место.
Гномы сгрудились вокруг карты. Заспорили. Без толку.
– Пропустите, черти! – прикрикнул эрцгерцог.
Толпа расступилась. Он прищурился.
Покрутил рисунок вокруг оси. Покачал головой.
Перевернул пергамент. Снова покрутил.
– Ерунда какая-то… – пробурчал он. – Верхняя часть весьма похожа на Дробенланд, а вот нижняя сильно смахивает на Черное королевство…
Коля осторожно поинтересовался:
– Тогда, может быть, это Дробенланд и Черное королевство вместе?
– Верно!
– Тогда держи полцарства! – Лавочкин разорвал лист и протянул кусок гному. – Чего ты так смотришь? У меня еще есть!
Он достал из кармана новый пергамент.
– Итак, страну мы определили. Теперь точка. У вас настоящие карты есть?
Карты нашлись.
Двадцать пятым причинным местом оказался Мраморшвиммер[25]. То обстоятельство, что он располагался на территории Дробенланда, обрадовало солдата, ведь соваться в Черное королевство совсем не улыбалось. Пункт назначения стоял почти на границе. «Зато гляну на вотчину Дункельонкеля с безопасного расстояния», – подумал Коля.
После завтрака, на котором отсутствовала Хельга, парень спросил у эрцгерцога, где она.
– Читает, сердешная. Без отрыва, – вздохнул тот. – Восполняет пробелы.
– Ну-ка, пойдем к ней.
Гном привел Лавочкина к дверям одной из квартирок, сам почтительно остался в коридоре.
Страхолюдлих дремала, сидя с фолиантом на коленях и верным Враном на спинке кресла.
– Графиня… – позвал солдат, дотрагиваясь до ее плеча. – Графиня, завтра утром выдвигаемся. Отдохните как следует, а то на вас лица нет.
Страхолюдлих взяла Колю за руку.
– Подождите, барон… – Она потерла лоб тонкими пальцами. – Есть проблема.
– Какая?
– Я не могу идти дальше. Мое место здесь. Во всяком случае, сейчас.
– Почему?
– Пророчество. Я читала свитки. В них все предсказано! Даже цвет моей одежды – «странник в темно- синем»! Страхенцверги ждали именно меня. Они попросту не отпустят…
– А товарищ прапорщик?
– Лучше ему остаться со мной.
– Э, нет, – возразил солдат. – Я вам Палваныча не оставлю. Он хоть и козел, но самый близкий мне человек.
– Подумайте, Николас, – в отчаянье заговорила Хельга, – как вы с ним управитесь, когда вас настигнут убийцы? А если бой? А если придется бежать или прятаться? Лучше раздобудьте ингредиенты для противоядия и возвращайтесь.
Лавочкин взвесил все «за» и «против». Он давно хотел избавиться от лишних спутников, в особенности от товарища прапорщика. А тут и Тилль Всезнайгель появится. С ним-то дела пойдут веселее.
– Да, вы правы, графиня. Берегите нашего Пауля.
Коля вышел из ее покоев.
– Если барону ничего не надо, то я предпочел бы отлучиться поработать, – сказал эрцгерцог.
– Да-да, спасибо. Завтра я ухожу и не стану вас больше стеснять, – задумчиво проговорил Лавочкин. –
