несколько ключевых героев.
После долгих уговоров и извинений Грюне простила рядового Лавочкина. Ему самому порядком снесло крышу: японский пересказ пушкинского романа, сделанный на немецком языке, – чудовищное извращение.
– Давайте-ка поспим, – предложил Филипп Кирхофф.
Все согласились. Время было позднее.
На юго-востоке полыхало небо. Коля знал: это фейерверки драконьих новостей. Жаль, из-за деревьев не были видны огненные письмена.
Фрау Грюне достала из своей котомки клубок. Встала, обошла костер, бережно укладывая красную шерстяную нить. Затем, когда круг был замкнут, она связала нить в кольцо.
– Это зачем? – спросил парень.
Ответил зевающий Ларс:
– Древнее колдовство. Защита от врагов. Никто не переступит нить, пока она связана.
Все улеглись спать, лишь Ларс продолжал тихо бренчать на лютне.
Лавочкин смотрел в звездное небо. Мысли не давали уснуть: «Подумать только, месяц! Дома-то, небось, уже и искать-то нас с Болванычем прекратили. Кстати, где он сейчас, интересно, болтается?»
Как на заказ, солдату почудился голос Палваныча:
– Я убью тебя, Лавочкин!.. Я убью тебя, Лавочкин!..
Коля вслушался. Нет, не почудилось!
– Я убью тебя, Лавочкин!..
Парень напрягся, застыл.
Тишина.
– Почудится же! – прошептал солдат и заснул.
Пробуждение было не хуже, чем в армии. Вконец сошедший с ума Ларс вдарил по струнам и загорланил утреннюю песню:
– Помолчи! – умоляюще протянул рядовой, но лютнист-шабашник был неукротим.
Когда он умолк, все уже встали. Коля подкинул дров в начинающий гаснуть костер. Грюне ушла к ручью и вернулась с котелком воды. Филипп осоловело таращился по сторонам и ничего не делал.
Стали собирать завтрак. Лавочкин залез в мешок и увидел бутылку:
– Что же это я? Давайте выпьем винца!
Он достал сосуд, врученный Аршкопфом, взялся за печать с пробкой.
Сургуч мгновенно вскипел и испарился под Колиными пальцами. Пробку вышибло, будто внутри томилось шампанское.
Парень и его новые знакомцы смотрели, открыв рты, как из бутылки исторгается сизый дым. Густое облако причудливо закрутилось в смерч, чуть не затушив костер.
Потом дым рассеялся, и перед зрителями предстал Павел Иванович Дубовых с автоматом на плече.
– Хейердал тебя забомби, салапет стоеросовый! – накинулся прапорщик на Лавочкина. – Я ж, ектыш, там ору, а ты, ектыш, тут балду пинаешь и не мог, блин, открыть этот, ектыш, пузырь!
– Откуда ж я… – начал парень, вскочив в стойку «смирно».
– Молча-а-ать! – взревел фирменным хрюкающим ревом Палваныч.
Он стоял между солдатом и пламенем. Ногам, спине и тому, что посредине, стало жарковато. Дубовых решил отойти от костра.
– Что встал в проходе, как курсант шлагбаумановского училища? В сторону, щегол!
Рядовой отскочил. Прапорщик поспешно отошел, развернулся, уставился на Колю. Ларс и Филипп в немом ступоре следили за эволюциями прапорщика. Грюне наблюдала с каким-то детским интересом.
– Докладывай, где был в истекшем периоде и какой комплекс задач выполнил!
Хотя солдат не представлял, что за период подразумевается, он начал рапорт:
– После исполнения посольских обязанностей мы с Иоганном отправились в Черное королевство на разведку. Всезнайгель попал в плен, мне удалось скрыться. При этом выяснилось страшное. За ночь, которую я провел в подземелье маленького народца, здесь пролетело больше месяца. В ходе разведки…
Палваныч, не дав договорить, накинулся на парня:
– Ах ты, морда шпионская, лазутчик хренов, резидент Хейердалов, убогий соглядатай, шпик свиной, подлый осведомитель, слухач безухий, видок косоглазый, казачок засланный, крот подпольный, суперагент два нуля без палочки, лазутчик ластоногий, ящериный хвост, Штирлиц джеймсбондовый, притом карикатурообразный!..
Гнев прапорщика постепенно иссяк, да и ругательства кончились.
Коля хлопал глазами.
– Ты хоть понимаешь, шпала ушастая, что я все это время просидел в долбанной бутылке? – проворчал Дубовых. – И откуда ты такой выискался? Другой бы, нормальный, сразу открыл пузырь. Вдруг вино? А он целый месяц протаскался…
Лавочкину не понравилось, что на него возвели напраслину.
– Товарищ прапорщик, Аршкопф передал мне бутылку только вчера, – сказал солдат.
– Не бреши! Я ведь у него спрошу.
– Вот и спросите.
– Черт! – гаркнул Дубовых.
Бесенок нарисовался мгновенно, отсалютовал.
Кирхофф, Ларс и Грюне ахнули.
– Сержант Аршкопф прибыл! – на грани ультразвука пропищал рогатый.
– С присуждением очередного воинского звания, – съязвил Коля.
– Ты почему меня месяц промариновал? Я же отдавал внятное распоряжение!
– Николаса не мог найти. Он… прятался, – постарался перевести стрелки черт.
– Я не прятался, – огрызнулся Лавочкин. – А! Я же сначала был на секретном заводе, а потом в синих комнатах и в мирке человечков. Потому-то ты меня и не нашел.
Постепенно все прояснилось.
Бледные музыканты и девушка свыклись с тем, что перед ними возник бес. Грюне даже проявила любопытство, рассмотрела Аршкопфа более тщательно и шепнула Ларсу:
– Пятачок потешный.
Музыканта передернуло.
Палваныч отпустил рогатого, взглянул на сидящих у костра людей:
– А это что за гражданские лица?
– Беженцы, товарищ прапорщик, – доложил солдат.
– Отлично. От кого бегаем?
– От захватчиков, – буркнул лютнист.
– Почему не в армии? – Дубовых нахмурился. – Два здоровых мужика… Один балалаечник, второй пучеглазый, как семафор. Вам бы в рядах вооруженных сил цены не было!
– Чтобы я, Филипп Кирхофф… – напыщенно заговорил лучший певец Дриттенкенихрайха.
– Тпру! – скомандовал Палваныч. – Бывают в жизни совпадения. Да, Лавочкин?
– Так точно, – кисло ответил Коля, имея в виду то, что лучше бы прапорщик не проваливался вслед за ним в этот мир.
Дубовых вернулся к Филиппу:
– Может, еще и «Зайку» споешь?
– Старая песня. – Кирхофф поморщился.
– Теперь ясно, почему вас так долго не было, – сказала кротко улыбающаяся девушка.
– А ты кто, дочка? – поинтересовался прапорщик.
– Грюне.
– Груня?!