— Послушайте, Карпов, — сказал он. — Нет ли потерь? Я — Садовник Ефремов. Все ли живы?
— Обошлось, — после паузы ответил главный оператор. — Янека, правда, ранило. Ожог. Уже отправили в медцентр.
— Хорошо. Сейчас займёмся… — Илья поискал слово и почему-то вместо «пленными» сказал: — Займёмся спящими.
В куполе бывшей фабрики что-то начало взрываться — методично, тяжело, перемешивая всё, что там ещё оставалось, в один уродливый багряный расплав.
Четверо пленных лежали на ковровом покрытии пола и мирно спали. Один из них — светловолосый, с женственными чертами лица — даже тихонько посвистывал носом.
Илья ещё раз проверил силовые коконы, которые невидимыми нитями спеленали пленных, оглянулся. В зале уже собрались все ведущие специалисты Ненаглядной. Возле сектора связи стоял Шевченко и разговаривал, по-видимому, с Землёй. Академик Янин переходил от одного пленного к другому, недоверчиво вглядывался в их безмятежные лица.
— Слава, прошу тебя, — сказал Илья.
Из Северной Пальмиры Славик вернулся хмурым и разбитым, опять пожаловался на головную боль. Однако неожиданное нападение на биофабрику поставило сразу столько вопросов и задач, что Ефремов попросил товарища взять на себя хоть самое простое — установить через Информаторий личности диверсантов.
«Есть такое слово, — пояснил он, уловив во взгляде Славика непонимание и какую-то тусклую настороженность. — Было раньше. Давно. Пришлось вот вспомнить».
— Личности… диверсантов установлены, — смертельно усталым голосом начал Славик.
Илью пронзила острая боль: мы жалеем людей — ежечасно, ежесекундно, — а себя, а друзей… Вот и Славик. Ему плохо, очень плохо, ты же видишь. И в то же время не замечаешь беды близкого. Мол, других надо жалеть, чужих…
— Егор Матвеев, историк, специализация — древние века. Отдыхающий.
— Винченцо Валенти, оператор центра обслуживания. Шестой год работает на Ненаглядной.
— Камил Клейн, поэт. Отдыхающий.
— Жером Йенсен, врач. Отдыхающий.
Академик Янин подтолкнул Илью:
— Что значит смешанные браки и ассимиляция народов! У меня есть ассистент — Жан Хорхе Иванов-Патанджали… Представляешь?.. Что касается так называемых «диверсантов», то боюсь, что каждый из нас мог оказаться на их месте. Здесь налицо какое-то влияние на психику людей.
Шевченко, услышав слова академика, повернулся к ним:
— Это мы сейчас и проверим. Попросите разбудить одного из них. Скажем, Клейна.
Через несколько минут Клейн открыл глаза. С недоумением, а потом с тревогой он обвёл взглядом собравшихся в зале, попытался подняться, однако невидимые путы не дали ему даже пошевельнуться.
— Что всё это значит? — спросил он на интерлинге. Обращался он к Шевченко, заметив на его комбинезоне знак Совета миров.
— Извините, но мы ограничили свободу ваших действий, — сухо сказал Шевченко и сел в кресло, чтобы не возвышаться над собеседником. — Это вынужденная мера. Я думаю, что недоразумение сейчас выяснится. Для этого вам нужно ответить на несколько вопросов.
— Я готов, — так же сухо ответил Клейн. Его лицо, уже чуть обрюзгшее и тронутое морщинами, не скрывало обиды. — Я готов на всё, лишь бы понять, что происходит.
— Где вы находились ночью, а также вечером? — спросил Шевченко.
— Спал, разумеется… — Вопрос явно удивил поэта. — Попробовал после ужина поработать, однако ничего не вышло. Наверное, расшалились нервы. Эпидемия, карантин… Потом эта ужасная волна… У меня даже голова разболелась. Поэтому я лёг рано — где-то около одиннадцати.
— Простите, Камил, но ваше сознание сейчас контролируется, — гораздо мягче и уже как бы извиняясь, сказал Шевченко. — Мы не можем в данной ситуации верить на слово.
Клейн на миг прикрыл глаза.
— Получается, что я преступник? — прошептал он. — Даже не просто преступник — опасный. Ведь я не ошибаюсь, зондирование сознания допускается только в случае прямых враждебных действий против общества?
— Да, прямых и враждебных, — согласился представитель Совета миров. — Что вы можете добавить к своему рассказу?
— Ровным счётом ничего, — потерянно ответил поэт. — Я спал.
— Вам знакома эта вещь? — Шевченко показал Клейну тепловой патрон, так называемую «зажигалку».
— Впервые вижу.
Подошёл Егор, который работал с блоком поливита, контролирующего сознание подозреваемого.
— Он действительно… спал, — сказал Егор, снимая с Камила Клейна силовые путы. — И, как мы знаем, вёл в это время бой на фабрике биосинтеза, забрасывал её вот этими «зажигалками».
У вскочившего на ноги Камила от крайнего изумления даже приоткрылся рот.
— Но я не помню, я ничего не помню, — прошептал он. — Это какое-то безумие. Я никогда не держал в руках оружия… И потом — зачем, почему? — Его голос возвысился: — Чтобы я, Камил Клейн…
— Успокойтесь, дружище, — сказал Егор. — Все обвинения с вас сняты. Ваше сознание не участвовало в ваших действиях. Парадоксально, но факт. Вы — исполнитель чьей-то чужой воли, Камил. Как и эти спящие бедняги. Кто-то просто воспользовался вами, чтобы осуществить свои планы.
В зале замерли. Предчувствие грозной опасности было таким явным, что люди невольно взглянули на дверь конференц-зала. Вдруг она вот сейчас, сию минуту откроется и на пороге встанет или возникнет, задрожит, запульсирует, замерцает Некто или Нечто и объяснит наконец, чем же провинились люди в этом неземном раю.
«Он тоже жаловался на головную боль», — подумал Илья и поискал глазами Славика. В зале его не оказалось.
— Срочно узнай, сколько на планете находится первопроходцев, — попросил он Помощника.
Логический блок ответил тут же, не задумываясь:
— Ни одного.
«Как так?! — чуть не вскричал Илья. — Значит… Значит, на планете всего-навсего четыре универсальных инструмента. Мой, Егора, Славика и Шевченко. Инструмент Антуана, согласно инструкции, после его смерти отправили на Землю… Да Фуцзы утверждала, что видела там Славика с… штуковиной… Ожог руки!.. И я, как последний идиот, отмахнулся от её слов…»
Илья, сдерживая себя, чтобы не побежать, направился к двери.
Коридор был безлюден. В глубине его видеообъема за красными паутинками, обозначающими пределы реального пространства, простиралась лунная степь с двумя купами чёрных деревьев и далёким огоньком костра… Номер комнаты Славика, опять-таки вытканный из алой паутинки, казалось, висел в воздухе.
Илья на секунду замер, собираясь с мыслями, затем быстро шагнул в дверь и тут же понял, что при всей своей тренированности не успеет ни отпрянуть, ни прыгнуть в сторону, ни упасть.
Прямо в грудь ему смотрел зловещий раструб генератора атомного распада.
— Это я, Слава! — одними губами крикнул Ефремов.
Славик полулежал на кровати — на его странно отчуждённом лице болью и безумием горели воспалённые глаза.
Он попытался повернуться, сдвинуть прицел универсального инструмента, и Илья вдруг в секундном прозрении понял, что Человек в Славике сейчас отчаянно борется с чужой и разрушительной волей.
— Я брат твой! — крикнул Илья уже во весь голос, стараясь пробиться к тому борющемуся, может, даже погибающему Человеку. — Опомнись, брат! Ты — человек! Очнись, слышишь!
Раструб дрогнул, дёрнулся в сторону. В тот же миг Илья прыгнул вперёд, выбил оружие из рук
