противоположного здания. Кто-то по-прежнему выбивал ковер.
Слезы неудержимо хлынули из глаз Натии.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Утром в управлении сотрудники встретили Платона Миндадзе веселыми улыбками.
— В чем дело, случилось что-нибудь?
— Как, разве вы ничего не знаете? — удивился один из сотрудников.
Платон отрицательно покачал головой.
— Ваш зять представлен на звание Героя Социалистического Труда.
Платон почувствовал в груди глухую боль.
— Платон Прокофьевич, поздравляем!
— А вы откуда узнали?
— Разве в Тбилиси скроешь что-нибудь?
— Не знаю, лично мне ничего не известно! — попытался пошутить Платон.
— Наверно, хотел вам сюрприз сделать…
— Да, весьма возможно.
Платон вошел в свой кабинет. Бросил на стол портфель. Сел в кресло и нажал кнопку. В дверях показалась секретарша. Она хотела что-то сказать, но увидела угрюмое лицо начальника, и улыбка застыла у нее на губах.
— Ко мне никого не пускать! — коротко распорядился Платон.
В голове у него все прояснилось, он понял, почему так легко ему удалось уговорить Левана Хидашели, понял и то, что теперь сладить с зятем будет совершенно невозможно.
За несколько недель замужества дочери на лбу Платона появились новые морщины, он как будто сразу постарел. Тинатин тоже все время была в дурном настроении, хотя по привычке и прихорашивалась. Она знала, что Леван не любил ее, но ей ничего не оставалось делать, как терпеть все ради дочери. Иногда она ездила в Рустави, и там каждый раз Маринэ плакала и жаловалась матери, что Леван никакого внимания на нее не обращает. Он сутками бывал на заводе, а придя домой, садился за письменный стол. За три месяца он и трех раз не вышел с Маринэ на улицу. А если и соизволит обратить на нее внимание, то только затем, чтобы сделать насмешливое замечание.
Зато за эти три месяца Леван сдал кандидатский минимум и представил диссертацию в институт, где сразу же заговорили о его исследованиях.
Но Маринэ ничто не радовало, успехи мужа еще больше раздражали ее, их отношения портились с каждым днем.
Однажды при Леване Маринэ закурила. Он подошел к жене, вырвал у нее сигарету и, будто ничего не произошло, сел к столу за какие-то расчеты. Он молча, терпеливо ждал, когда жена перестанет плакать, и спокойно сказал:
— Если еще раз увижу, что ты куришь, пеняй на себя!
— Я скоро с ума сойду от одиночества! Я хочу больше внимания, слышишь, больше внимания!
— Если мне не изменяет память, я не собирался жениться на тебе. Ты сама проявила творческую инициативу. А теперь, будь добра, терпи меня таким, какой я есть.
Когда Леван выходил в ночную смену, Маринэ приезжала к родителям, она боялась ночевать дома одна. Однажды она целую неделю не появлялась в Рустави и не звонила. Надеялась, что Леван приедет за ней. Но Леван ни разу не вспомнил о жене.
В сердце ее постепенно накапливалась горечь. Избалованная, единственная дочь, она не могла примириться с таким отношением. Но что было делать? Нельзя было даже ни с кем поделиться, того и гляди попадешь на язычок Миранды или Лелы — этих беспощадных сплетниц. После того как Леван не пригласил их на свадебный обед, они еще больше развязали языки…
Наконец Маринэ решила вернуться в Рустави. Когда она приехала, Левана не было дома. Она прилегла на диван и решила ждать прихода мужа. Ждать пришлось долго. Наконец раздался шум подъехавшей машины. Дверь открылась, вошел Леван. Посмотрел на жену, как будто ничего не произошло, бросил книги на стол и направился в ванную. Из ванной прошел на кухню, проверил кастрюли, открыл холодильник и тихо спросил:
— Ты ничего не приготовила?
Это уж было слишком. Маринэ больше не могла сдерживаться, уронила голову на диван и заплакала, потом вскочила:
— Я уйду! Оставлю тебя, но пусть не буду я женщиной, если ты не пожалеешь об этом!
— До каких пор мы должны терпеть, до каких пор? — бушевала Тинатин.
— Вините во всем себя! — спокойно ответил Платон, но в душе и он кипел.
Полулежа на тахте, Маринэ жалобно всхлипывала, она поняла, что Леван Хидашели никогда не любил ее, теперь она думала только об одном, одно ее занимало — мщение. Ей казалось, что весь город смеется над ней.
«Мщение, только мщение», — повторяла она.
Она ненавидела Левана, готова была убить его, если бы могла.
После свадьбы Маринэ никуда не ходила, не встречалась с друзьями, всячески избегала их, никого не приглашала. Теперь ничто не останавливало ее.
Вечером в гостях у Миндадзе был их старый знакомый Тимур Гвритишвили.
Опытный его глаз легко заметил, что между Маринэ и Леваном пробежала черная кошка.
— Сегодня день рождения Ланы Одишария. Пойдем? Твой приход искренне обрадует всех. Левана нет дома?
— Леван работает в ночной смене, — соврала Маринэ, — а я обязательно пойду!
Тинатин испугалась: «А вдруг узнает Леван?» Но затем подумала: «Нет, лучше, если девочка пойдет, развлечется. Может быть, ей станет легче».
Через полчаса Марина была готова.
Тимур вежливо попрощался с хозяйкой дома.
— Подвези нас к концу проспекта Важи Пшавела! — сказал он шоферу, когда они сели в машину.
— А разве Лана не в Сололаке живет? — удивилась. Маринэ.
— Сначала заедем к Джумберу Лекишвили в его мастерскую, он тоже отправится с нами. С Джумбером ты знакома?
— Издали.
— Талантливый художник.
Мастерская Лекишвили находилась на окраине города. Он не ждал гостей, работал.
— Познакомься, Маринэ Миндадзе, прости, Маринэ Хидашели! — поправился Тимур, представляя Маринэ своему другу.
— О-о, прошу прощения, руки у меня грязные. Тимур, когда везешь ко мне такую гостью, надо предупреждать заранее! Я вымою руки, а ты развлекай Маринэ.
Маринэ не села на предложенный стул, а стала рассматривать картины.
В мастерской Лекишвили был сделан маленький камин, украшенный кувшинами и керамикой, стояли табуреточки на трех ножках и низкий длинный столик — табла. Стены сплошь были увешаны картинами. В углу висела гитара.
Среди картин Маринэ обнаружила несколько женских портретов, которые видела и раньше, на выставках, и каждый раз умирала от зависти. Ей очень хотелось, чтобы какой-нибудь художник и с нее написал портрет и выставил его. Если бы этот Лекишвили предложил ей позировать…
Джумбер быстро вернулся.
— Ты только погляди, какую я привел к тебе красотку! — прошептал Тимур на ухо приятелю. — С
