начинают сдавать. Для шахматного спортсмена же это был крайний срок для того, чтобы «на излете» стараться извлечь все возможное из своего полностью расцветшего дарования, накопленного опыта и оставшейся еще боевой энергии.
Михаил Иванович это сознавал, и период 1889–1895 годов характерен именно тем, что русский чемпион целиком переключил себя на борьбу за шахматную корону мира.
Стать чемпионом мира – это было для Чигорина не вопросом личного честолюбия, а чем-то вроде выполнения обязательного долга перед своим народом. Ведь именно так расценивался спортивный путь Чигорина прогрессивной русской общественностью, ощущавшей законную патриотическую гордость тем, что впервые простой русский человек превзошел всех иностранных шахматных знаменитостей и вот-вот может стать чемпионом мира. А после крупнейшего успеха в Англии эти надежды укрепились и возросли, поскольку его соперники в борьбе за мировое первенство – Ласкер, Стейниц, Тарраш – заняли места ниже его, а притязания молодого Пилсбери на шахматную корону расценивались бы, несмотря на его успех, мировым общественным мнением как преждевременные.
Чигорину представлялась возможность в последний раз в жизни вступить в решающую борьбу с носителем высшего шахматного титула, причем с неплохими шансами на успех, так как молодой Ласкер еще не приобрел будущей грозной репутации и, возможно, не сумел бы выдержать натиск окрыленного успехом Чигорина, играющего под лозунгом «Теперь или никогда!».
Чигорин должен был действовать, как если бы он попал в жизненный цейтнот! Не терять ни минуты, чтобы не опоздать! Помнить, что время – даже не деньги, время – слава!
Еще до отъезда в Англию у Михаила Ивановича была договоренность с петербургскими меценатами о финансировании крупного международного турнира в Петербурге. Но они вряд ли предвидели, что Чигорин в Гастингсе превзойдет самого Ласкера, не говоря уж об остальных корифеях.
Чигорину следовало после Гастингского турнира тотчас, на месте, официально вызвать Ласкера на матч за мировое первенство, заявить тому, что средства обеспечены, телеграфируя об этом и петербургским друзьям. Ласкер, поскольку он занял в Гастингсе место ниже Чигорина и проиграл тому в личной встрече, не мог бы отказаться от матча. За Чигорина горой встало бы все мировое общественное мнение, так как он «котировался» пока что выше Ласкера. Про Ласкера Тарраш, например, ядовито писал, что своим третьим призом в Гастингском турнире «чемпион мира доказал, что он тоже хороший шахматист».
Однако Михаил Иванович по своей непрактичности не использовал создавшейся возможности. Он не учел изменения обстановки в свою пользу и, педантично выполняя петербургскую договоренность, на прощальном банкете публично пригласил Ласкера, Стейница, Тарраша и Пилсбери приехать в конце года в Петербург для участия в пятерном матче-турнире.
Идея была бы хороша, если бы в Гастингсе Чигорин сыграл не вполне удачно или неудачно, но теперь она была явно нелепа. Чего мог ожидать Чигорин лично от петербургского матча-турнира? Того, что он завоюет в этом труднейшем соревновании шахматистов экстра-класса первый приз? Допустим. А дальше что? Только то, что он сможет в дальнейшем бороться с Ласкером за мировое первенство. Но он уже имел это право благодаря своему рекорду в Гастингсе!
Наивно думать, что Михаил Иванович сознательно предпочел матчу на мировое первенство петербургский матч-турнир пяти только потому, что хотел играть с «талантливыми противниками». Борьбой с двумя из них (Стейницем и Таррашем) Чигорин был сыт по горло в предыдущие годы, и только поединок с молодым, мало известным ему на практике Ласкером мог бы увлечь Михаила Ивановича чисто творчески.
Можно, конечно, предположить, что Чигорин хотел не только подчеркнуть свое превосходство над Ласкером, Стейницем, Таррашем, снова став выше их в турнирной таблице, но и превзойти Пилсбери, опередившего его, и твердо надеялся на блестящий триумф на родине. Однако, зная скромность, самокритичность и объективность Михаила Ивановича, трудно принять такую «шапкозакидательную» версию, свидетельствующую об опасной недооценке могучих конкурентов.
Как ни расценивать мотивы Чигорина, но при любом из них матч-турнир в Петербурге (вместо матча с Ласкером) был явно непродуманной затеей!
И вот 13 декабря 1895 года в русской столице началось новое состязание трех зарубежных шахматных знаменитостей с русским корифеем. Трех, а не четырех, как предполагалось, так как Тарраш отказался от борьбы. Хотя он тоже по-прежнему стремился к мировому первенству, но боялся и Чигорина и Ласкера. Правда, выступая в печати после Гастингского турнира, Тарраш хвастливо обещал «встретиться кое с кем при Филиппах», сравнивая себя таким образом с духом убитого Юлия Цезаря, Чигорина, который в Гастингсе у Тарраша выиграл, – с Брутом, а Петербург с местечком Филиппы. Но, видимо, у «духа» не хватило духу, и Тарраш уклонился от новой борьбы с грозными соперниками.
Ласкер же, Пилсбери и Стейниц приехали в Петербург. Естественно, возник вопрос о замещении отказавшегося Тарраша новым участником. Правильным решением вопроса было бы приглашение в матч- турнир второго представителя России – Эммануила Степановича Шифферса, на что тот имел полное и моральное и формальное право, так как занял в Гастингском турнире шестое место – тотчас за пятью победителями, приглашенными в петербургский матч-турнир. Именно такой спортивный принцип замещения внезапно отказавшихся основных участников проводится в наши дни, позволяя избежать всякого рода жалоб на произвольность приглашения.
К тому же Шифферс был вторым по силе шахматистом России и опытным международным маэстро.
Но как Чигорин ни настаивал на включение в число участников своего старого друга и учителя, решал не он, а знатные покровители шахматного общества и богатые «меценаты», финансировавшие соревнование. Их не устраивала нерусская фамилия маститого русского маэстро. С другой стороны, они опасались, что Шифферс окажется на класс ниже знаменитых корифеев и станет играть роль аутсайдера. Это показывало, насколько оргкомитет слабо разбирался в чисто шахматных вопросах. Шифферс был бы для любого из участников достойным противником, что он вскоре и доказал. Через месяц после матч-турнира в Ростове-на-Дону на средства местного углепромышленника был устроен показательный матч Стейниц – Шифферс. Хотя экс-чемпион мира и добился победы, но с очень небольшим перевесом: +6, –4, =1.
После отстранения Шифферса от участия в матч-турнире задача Чигорина стала психологически еще труднее. Вся тяжесть ответственности перед сильными мира сего легла на его плечи.
– Ну-с, почтеннейший мой Михаил Иванович, – перед началом турнира ласково приветствовал его знатный покровитель шахматного клуба тайный советник Петр Александрович Сабуров. – Теперь все дело за вами. Деньги на призы обеспечены, помещение тоже. Покажите этим двум евреям, Стейницу и Ласкеру, где раки зимуют! Вы – русский человек и сами понимаете, как все разочаруются, если не вы будете первым. Ведь для того и турнир в Питере устраиваем… Вчера я имел честь посетить одну оч-чень знатную особу, и она соизволила милостиво отозваться о вас. Я заверил августейшего покровителя от вашего имени, что слава русских шахмат не пострадает и вы не ударите лицом в грязь перед этими еврейскими чемпионами. Ведь по законам Российской империи этих… не знаю как сказать… «господ», что ли, в столицу русскую пускать не следовало бы… Я им выхлопотал разрешение на два месяца на правожительство… только для вас!
Чигорин пожал плечами:
– Конечно, я, как представитель России, приложу все силы, чтобы быть первым… Но причем тут еврейское происхождение? Эти два чемпиона мира – замечательные шахматисты, и у обоих не меньше шансов, чем у меня, говоря объективно. Стейниц – мой старый друг… Что ж, что еврей? Буду стараться вовсю, а не выйдет, не поносить же их за это? Наших гостей! Просто некрасиво было бы…
Сабуров шутливо погрозил Чигорину пальцем:
– Не говорите так! Вы что, не читаете собственную газету? Ведь что «Новое время» пишет? Про евреев? Не давать им ходу! Нигде! Ни в чем! Верно?
Михаил Иванович побледнел:
– Я не имею отношения к политике газеты. Веду только шахматный отдел. Для меня не существует ни евреев, ни татар, ни цыган, ни малороссов, ни великороссов, а только шахматисты. Кто хорошо играет, хвалю, кто плохо – ругаю. Не на лицо смотрю, а на партии!
– Да-да, в том-то и дело, что не на лицо. Вот мне и сам Суворин жаловался, что его сотрудники недовольны вашей беспристрастностью в так называемом национальном вопросе. Нельзя так, голубчик! И в
