вино, надел очки, достал из внутреннего кармана объемистый блокнот. — Так вот, Александр Игнатьевич: что касается нашего завода, я позволю себе, если вы не возражаете, занять ваше внимание некоторыми замечаниями, прожектами, расчетами…
Нонна пришла к десяти. Листопад встретил ее восторженным возгласом:
— Нонна Сергеевна, вы представить себе не можете, кто у меня!
Она остановилась: у него есть кто-то?..
— Вот вы увидите! Ни за что не догадаетесь!
Приняв высокомерный вид, она переступила порог и увидела главного конструктора.
Он поднялся ей навстречу с бодростью, какой у него не было до поездки на юг:
— Нонна Сергеевна, я рад вас видеть.
Может быть, это было сказано с ехидством, а может быть, и от всей души, не в этом дело. Дело в том, что там, куда она шла, оказался третий человек, и присутствие этого третьего человека разбило все.
— Владимир Ипполитович, ну, разумеется, как я могла догадаться!.. Как вы себя чувствуете?
Он что-то отвечает. Она слушает и ничего не слышит.
— Надолго в наши края?
Он переглядывается с Листопадом, оба улыбаются, как дети.
— Не знаю, не знаю, не предрешаю ничего. Это там решат, — он показывает на потолок…
Каким-то образом перед нею оказывается рюмка с вином. Она машинально отпивает глоток. Вино горькое, как хина.
Что-то спрашивает у нее главный конструктор. О работе отдела. Кажется, она ответила связно…
— Да, а что с проектом Чекалдина? — спрашивает он у Листопада. — Помню, это было не без таланта… Продвинут проект?
— Как же, включен в план, работы первой очереди будут закончены в сорок шестом году…
Это Листопад говорит. Он с увлечением рассказывает, как проект Чекалдина обсуждался на технической конференции и как исполнители настаивали на удлинении сроков работ, а они с Рябухиным поддержали Чекалдина, — боже, до чего он длинно рассказывает… Бьют часы. Звонят, входят, вносят какие-то тарелки, отвратительно пахнет едой… И разговоры, разговоры… Никогда не предполагала, что главный конструктор способен так разболтаться… И она говорит что-то и что-то ест через силу, чтобы не заметили, как она разбита вся.
Опять пробили часы. Нонна встала.
— Вы что, уходите? — взметнулся Листопад.
— Да, — сказала она. У него было такое лицо, что ей стало жаль его; она утомленно улыбнулась ему. Простившись с главным конструктором, вышла в переднюю, Листопад — за нею, в полной растерянности: он надеялся, что она дождется ухода главного конструктора…
— Я приду завтра, — сказала она тоном, каким говорят с детьми.
— Не уходи! — сказал он. — Он скоро уйдет.
— Я приду завтра, милый, — повторила она. — Мы сговоримся по телефону.
— Завтра у меня доклад, — сказал он.
— Ну, что же делать, значит, послезавтра, — сказала она тем же тоном.
Она чувствовала себя больной и не могла тут оставаться.
— По крайней мере подожди: я вызову машину.
— Нет, нет! — сказала она. — Я пройдусь пешком, я люблю ходить, мне нужно еще зайти в заводоуправление…
Ей не нужно было заходить в заводоуправление, ей хотелось пройтись одной, чтобы собраться с мыслями, а то в ней все рассыпалось…
Надевая на нее пальто, он обнял ее и спросил:
— Так послезавтра?
— Да, да!
Она спускалась, держась за перила и нащупывая ногой ступени.
Открыла тяжелую дверь на улицу — ей в лицо бросилась метель, широкое крыльцо было завалено снегом. Она пошла, не замечая метели.
Она очень медленно шла. Трудно идти, когда под легким, еще не обмятым снегом — мерзлая, в рытвинах, земля. Ей очень мешали высокие каблуки.
Иногда она чувствовала страшную усталость. То вдруг засыпала на ходу и, очнувшись, не сразу понимала, где она и что с ней.
«Я просто больна, — вдруг догадалась она. — Просто у меня жар. Простуда…»
Больше всего на свете ей сейчас хотелось прийти домой и лечь. Где попало лечь, хоть на полу.
Неподалеку от дома, у подъема на горку, ей показалось, что она сейчас упадет. Она собрала силы, поднялась по деревянной лесенке, заваленной снегом, дошла до своей двери и позвонила Веденеевым — один раз: она не могла доставать ключи и отпирать все хитроумные веденеевские замки…
Когда Мариамна отворила, Нонна сказала: «Я больна» — и опустилась в снег.
Она лежала с закрытыми глазами, голова у нее горела, а в спине было такое ощущение, словно ее посыпают снегом: очень холодно и щекотно. Один раз она не выдержала и, открыв глаза, с негодованием сказала Мариамне: «Пожалуйста, перестаньте посыпать меня снегом!» Мариамна не ответила и укрыла ее поверх одеяла чем-то большим, тяжелым, и Нонна вдруг сразу уснула, будто провалилась в потемки. Когда проснулась, около кровати сидел Иван Антоныч, доктор.
— Вы что ж это, мадам? — сказал он, держа Нонну за руку. — Людей пугать вздумали. Придется вас в больницу.
— Не надо, — сказала Мариамна. — Незачем.
— То есть как, мадам, незачем? — спросил доктор.
— Знаю, была, — отвечала Мариамна. — Скребут полы с утра до ночи, а позовешь зачем — подойти некому. Пускай тут лежит.
Нонна никогда не лежала в больнице, но ей вдруг представилось, что там невыносимо скучно, одиноко, печально. Она сказала слабым голосом:
— Не хочу в больницу! — И заплакала, и Мариамна фартуком утерла ее мокрые щеки.
— Ах, медам, медам, — сказал доктор, — морока мне с вами, будьте вы неладны.
Он сел к столу писать рецепт, и Нонна не слышала, что он дальше говорил и когда ушел.
Еще два раза она просыпалась. Один раз оттого, что за дверью разговаривали два голоса: голос Мариамны и голос Кости. Мариамна называла лекарство неправильно, а Костя не понимал и переспрашивал, и они вдвоем на все лады уродовали незнакомое слово.
— Сульфатиазол, сульфатиазол! — прислушавшись, поправила их Нонна.
Ей показалось, что она крикнула это очень громко. Они как будто испугались ее голоса и замолчали, а ее снова свалило забытье…
В другой раз она открыла глаза, и между нею и лампой, горевшей на столе, большой, темный, сгорбившийся, прошел Никита Трофимыч. Он прошел на цыпочках к двери, и его не стало, одна Мариамна стояла в ногах кровати…
«Как это славно, — подумала Нонна, поворачиваясь к стене, чтобы опять заснуть, — как славно, что старик здесь был, — значит, он на меня больше не сердится, ах, как хорошо…»
Она очнулась вся в поту. В печке бурно потрескивали, словно взрывались, дрова. Солнце, поднимаясь, заходило в комнату, на окне сверкали морозные пальмы. Пока она спала, наступила настоящая зима.
— Какой сегодня день? — спросила Нонна.
— Четверг, — ответила Мариамна.
Нонна сосчитала: значит, всего один день и две ночи она провалялась в постели. Вспомнила во всех подробностях позавчерашний вечер…
— Ко мне никто не приходил? — спросила она.
— Ребята заходили, спрашивали. Доктор был два раза.
Мариамна переменила Нонне рубашку и наволочки на подушках, вымыла ей руки и расчесала волосы.
