— А о чем вы с ним разговаривали? — спросила соседка.
— С кем? — спросила девочка.
— С отцом его, сына вашего, — пояснила соседка, — когда у вас любовь была.
— Да так, о всяком разном, — ответила девочка.
— Ну, а например?
— Ну, например, про кино разговаривали, — сказала девочка. — Кто какие видел фильмы.
И отвернулась к стене и сделала вид, будто дремлет.
На аэродроме с ревом взлетел самолет.
Трудно было узнать мальчика в форме здесь, среди других солдат.
Перед мальчиком стоял офицер, уже немолодой, он разговаривал спокойно, но неумолимо:
— От укладки парашюта зависит ваша жизнь. А это что? Вы уже не мальчишка, товарищ солдат, здесь нет папы и мамы, которые вам помогут, которые переделают то, что вы понаделали. — Он отошел, сказал сопровождавшему его младшему офицеру: — Привыкают делать кое-как, спустя рукава. Ответственности нет.
— Перекурить! — скомандовали солдатам.
— При чем тут мама и папа? — обиженно спросил мальчик у товарища. — Я все сам могу сделать, не маленький уже!
— Что ж ты не сделал? — спросил товарищ.
— Ну, поспешил немного, не подумал, это же учебное все. Надо будет сделаем. При чем тут мамы и папы?
И губы у него дрожали по-детски от обиды.
В том городе, областном центре, где лежала в родильном доме девочка, жил на окраине отставной полковник с женой.
Находились они в саду среди отцветших яблонь, когда у забора остановилась санитарка из родильного дома, та, что была при девочке.
— Здравствуйте! — сказала санитарка. — Я к вам по известному вам делу.
Отставной полковник с женой пригласили ее в дом:
— Заходите, пожалуйста.
— Имеется мальчик, — сказала санитарка. — Просто первый сорт что за мальчик. Мать желала бы его отдать хорошим людям, а поскольку вы желание такое изъявляли, то вот.
Полковник заволновался так, что даже встал и заходил по комнате, а его жена сказала:
— Вы мамаше передайте, пусть не беспокоится, воспитаем как следует, будем любить и жалеть, как своего когда-то любили, все у мальчика будет, как было бы у нашего, если б не война… А когда умрем, то домик наш с садом ему останется, пусть живет.
— И машина «Москвич-четыреста семь», — сказал полковник.
— И машина, и все наше имущество, — сказала жена полковника. — Только хочется нам, чтоб вырос на наших руках и считал нас родными отцом и матерью.
— Тогда я так и скажу в роддоме, — сказала санитарка, — что все устроилось.
— Подождите, — сказала жена полковника.
И стала собирать передачу для девочки.
Дрожащими руками она собирала передачу, и лицо ее выражало тревогу и надежду.
— Это пока передайте, — сказала она, — а муж сейчас сходит, купит что надо, я принесу.
— Вот она обрадуется, — сказала санитарка, — ведь никого-то у нее нет, сирота круглая.
И вышла, довольная.
Весенний берег моря, купающихся мало, а загорающих уже много.
Мелькают знакомые по прошлому году лица: семейство с корзиной продовольствия, толстяк Костя с градусником, картежники…
Нет среди картежников женщины в китайском халате.
— А где же наша председательница, — спрашивает один из играющих в карты мужчин, внимательно сдавая, — куда она делась?
— Вчера плохо ей что-то стало, лежит у себя, врачи беспокоятся, ответил другой.
— Что это она так вдруг, — сказал третий.
…Машина скорой помощи возле одного из белых домов санатория, расстроенная Катя бегает, помогая, вверх и вниз по лестнице, у входа в дом стоит затейник-эвакуатор с несколькими отдыхающими, беседуют тихо, пока происходит необходимая процедура.
— Третий раз к нам приехала, — рассказывает затейник, словно оправдываясь, — никто не думал не гадал… Внезапное обострение процесса, и пожалуйста, в два дня…
— Главное, молодая еще совсем, — сказал один из отдыхающих.
— Еще и сорока не было, — сказал затейник. — В шелках ходила, походка такая легкая была. Некоторые думали — болтается по курортам, чтобы флиртовать да в преферанс резаться, а поди ж ты…
— Не повезло, да, — сказал другой отдыхающий.
Подошел милиционер, со строгим выражением наблюдает печальную процедуру. Подошли другие служащие и отдыхающие, стоят молча… Захлопнулась дверца, машина с санитарными крестами тронулась.
— Отыскалась пропащая душа, — сказал милиционер диетсестре.
— Что вы говорите! — встрепенулась диетсестра. — Где же она?
Машина скрылась за поворотом аллеи.
— Пройдемте отсюда куда-нибудь, расскажу, — сказал милиционер. Жива, здорова…
Она была жива и здорова, сидела на больничной кровати, погруженная в глубокую думу.
На столике возле кровати стояла разная еда, коробка конфет, апельсины горой на тарелке, а девочка ни к чему не притрагивалась, сидела и думала.
— Подумайте, как они вас балуют, — говорила женщина на соседней койке, — чего-чего только не принесли, очень заботливые. Сразу видно, что сыночку вашему будет у них хорошо.
И она уговаривала девочку:
— Вы кушайте! Ребенку полезно, чтоб вы кушали!
А дезочка ничего не отвечала и не притрагивалась ни к чему.
Полковник стоял с женой во дворе, а санитарка с ребенком на руках подошла к открытому окну.
Они посмотрели на ребенка и умилились — какой славный.
Жена полковника даже заплакала, отвернувшись, а полковник ее утешал:
— Ну будет, будет.
— Вспомнила свое, — сказала жена полковника. — А подержать его нельзя? Немножко.
— Не полагается, — сказала санитарка. — Пока он тут — не полагается, уж вы нас извините.
— Конечно, конечно, — торопливо согласилась жена полковника. — А когда же ей разрешат выписаться?
— Пусть покормит, спешить не надо, — сказала санитарка. — Пусть при матери побудет ребенок, пока до рожка-то, оно лучше.
— А она не передумает? — спросил полковник.
— Ну, чего ради она передумает, — сказала санитарка. — Где она еще для него такое счастье найдет.
— Для того ее, возможно, и не выписывают, чтобы дать ей время подумать, — грустно сказала жена полковника.
— Нечего тут думать! — стояла на своем санитарка. — А насчет выписки, так ее на днях все равно выпишут, недолго теперь вам ждать.
