собственным городам приходилось палить, чтоб врага выбить. Последние годы воевали богато: сто снарядов истратите — вам тыщу новых рабочие шлют; на место одного сбитого самолета — нате, получайте десять новых… А пока ты так роскошно воевал, мы здесь над каждым теленком тряслись, своими юбками его укрывали, своей мукой, из пайка, ту же Бральянтовую, случалось, подкармливали, берегли для вас, для армии, каждый грамм зерна и каждую каплю молока… Правильно дали строгий выговор. Справедливость. Учись счет вести нашему добру… и пей молоко, голодный ведь.
— Насчет войны — уж очень это вы глубоко в корень смотрите, — сказал Коростелев, хмурясь. — Попросту — свалял дурака с этой Аспазией. Как будто я не признаю, что свалял дурака. Я только говорю, что для первого раза можно бы и помягче.
— Нельзя тебя, Митя, помягче. У тебя такой характер — тебя надо бить побольней. Иначе ты почешешься и сразу забудешь. Тебя всю жизнь будут очень больно бить, уж я вижу.
— Спасибо за доброе предсказание, — сказал он уныло.
И мать родная против него. И мать родная говорит: «Тебя надо побольней». Утихни, Коростелев, пей молоко.
Утром чуть свет он верхом уехал на третью ферму, велев Тосе быть наготове: как только Данилов соберется — везти его на станцию.
На третьей ферме веяли семенную пшеницу. Работали две веялки и триер. Веялки стояли на чистом, добела выметенном току, а триер — в закрытом помещении. Из-под триера семена относились в закрома.
Женщины, работавшие на веялках, особо старательно и любовно собирали зерно и насыпали его в мешки.
Коростелев заглянул в закрома и залюбовался чистым, крупным, светлым зерном.
Да, подумалось ему, вот опять посеем, и опять заколосятся хлеба на полях — новый круг, вечный круг жизни… Он пересыпал в пальцах тяжелые семена и не слышал, как кто-то вошел в зернохранилище. Оглянулся, когда мужская рука тронула его плечо.
Бекишев.
— Любуетесь?
Коростелев поздоровался сдержанно.
— Не знаете, — спросил он, — уехал Данилов?
— Уехал. Вас спрашивал.
— Что ему надо?
— Так, хотел проститься. Привет передавал.
Коростелев только шмыгнул носом. Сначала выговор, потом привет. Тактика…
Ему было неприятно, что Бекишев приехал вслед за ним. «Должен бы понять, что у меня за настроение. Может, мне одному хочется побыть».
Он отвечал Бекишеву коротко, разговаривал с другими людьми, не обращая на него внимания. Но Бекишев как бы не замечал этого, держался просто, спокойно и дружелюбно, и постепенно Коростелев смягчился. А к середине дня с удовольствием думал, что вот Бекишев не оставил его в тяжелом настроении и тактично показывает ему свою дружбу.
«Хороший парень Бекишев», — думал Коростелев, когда, объехав поля, где уже пахали под зябь, они верхами возвращались с фермы.
Ехали по жнивью, напрямик, и выехали к речке. В лицо им пахнуло сладостной влажной прохладой.
— Не искупаемся? — спросил Бекишев.
— Можно…
Привязали лошадей и разделись в тени под ивами. На речке в этот час было нелюдно, только метров на сто повыше прыгала и плескалась в воде стайка голых коричневых мальчишек.
Коростелев сбежал с берега, нырнул, вынырнул и поплыл красивым кролем. Бекишев плыл рядом на спине, блаженно зажмурив глаза.
— Ах… хорошо! — сказал он.
Выходя на берег, чувствовали во всем теле свежесть, бодрость, могучий бег крови. Коростелев лег ничком на песок.
— Хорошо! — повторил Бекишев.
— Каждый бы день раза два так окунуться, — сказал Коростелев, прижавшись щекой к песку, — никакого курорта не надо.
— Я каждый день купаюсь.
— Не понимаю, — сказал Коростелев.
— Чего не понимаете?
— Как это вы ухитряетесь каждый день. Я с утра как закручусь — только тогда и опомнюсь, когда все люди спать полегли. Иной раз подумаешь: эх, сбегать бы на речку! — и ни черта времени не выкроишь.
— Вот — выкроили же, — улыбнулся Бекишев, одеваясь.
В белой рубашке с засученными выше локтей рукавами, коренастый, сильный, он сидел рядом с Коростелевым, выбирал, не глядя, из песка маленькие круглые ракушки и бросал их в воду, в какую-то ему одному видимую мишень.
— Не знаю, — сказал Коростелев нехотя, — живу я как будто правильно…
— Это вам кажется, — сказал Бекишев и, нацелившись, бросил ракушку.
— По-вашему — неправильно живу?
— Абсолютно неправильно.
— Это почему же?
— Даже искупаться времени не хватает. Что же тут правильного? Ну, купанье — полбеды, мелочь; а вот то, что вы не учитесь, это уже совсем неправильно и даже преступно.
Эта мысль не раз приходила Коростелеву в голову, она была тревожная, он гнал ее. «Когда мне! — думал он. — Вот наладятся дела, тогда буду учиться».
И сейчас он сказал:
— Пока не приведем совхоз в цветущее состояние, мне учиться некогда. Данилов говорил, зимой курсы какие-то будут в области для директоров совхозов — значит, съезжу, поучусь. А что касается купанья и прочего, то я сколько раз, еще даже когда пионером был, составлял режим дня, и моментально этот режим летел кувырком, не знаю почему.
— Вы уверены, — спросил Бекишев, внимательно дослушав до конца, — что вам удастся привести совхоз в цветущее состояние, не учась систематически и всерьез? Жизнь идет вперед — не боитесь отстать?
— А наша практика? — возразил Коростелев, поднимаясь с живостью. Практику вы ни во что не считаете?
— Не верю в теорию без практики, — сказал Бекишев. — Не верю в практику без теории. Через пять лет вы не сможете руководить совхозом. Даже раньше: через два-три года. — После каждой фразы он быстрым и резким движением бросал ракушку. — Через десять лет почувствуете себя балластом. Те самые люди, которыми вы сейчас руководите, опередят вас. И ничто вам тогда не поможет — ни боевые заслуги, ни практические знания, ни то, что вас любят, — да, вас любят, полюбили… очень хорошо относятся… но, все равно, отставания не простят.
— А время-то, время! — закричал Коростелев. — Где я его возьму, ведь сутки-то мне никто не удлинит!
И тут Бекишев рассердился — в первый раз. Словно туча нашла на его лицо, и взгляд стал жестким.
— Не хочу уговаривать, будто вы маленький, — сказал он холодно, не глядя на Коростелева. — Ребяческая увертка. Вы ее придумали, чтобы перед самим собой оправдаться. А тут просто лень, обыкновенная мальчишеская лень, вот как школьнику не хочется учить уроки… Поехали.
«Он прав, и нечем крыть, — думал Коростелев, одеваясь. — Надо, надо учиться! — думал он, едучи вдоль берега рядом с Бекишевым. — В этом году, кажется, уже поздно подавать заявление, но в будущем
