«Эх, — думает, — лучше побегу гривенник искать».
Полез опять под настил. Но где же его тут найдешь, гривенник. Даже и места он не помнит, где гривенник этот упал.
Ползал Коська, ползал, все коленки изодрал. Только и нашел, что окурков несколько штук да огрызок яблочный не очень маленький. Огрызок съел, окурки за уши запихал, хотел вылезать. И вдруг видит — ремешок.
Висит, болтается, свесился с платформы узенький сыромятный ремешок. И пряжка на нем блестит железная.
Не подумал даже Коська, что это за ремешок и откуда он тут взялся. Цапнул, дернул, — и вдруг полетела ему под ноги с платформы плетеная корзиночка.
Съежился Коська. От страха дышать перестал. Думает: сейчас хозяин корзинки с платформы соскочит, будет ему, Коське, баня с веником. Но нет, минута прошла, еще минута — никто за корзинкой не лезет. Над головой у Коськи люди ходят, шумят, разговаривают, а Коська сидит как мышь и шевельнуться боится.
Наконец осмелел — пощупал плетеночку, потрогал: тяжелая. Перетянута корзинка сыромятным ремешком, чтобы нести было за что. На лучинных петельках замочек висит. Маленький. Его пятилетний пацан сковырнет.
Взял Коська плетенку в руки, понюхал: ничем особенным не пахнет. Палец подсунул под крышечку, что-то мягкое, рубаха, наверно.
И вот закружилась у Коськи голова. Затошнило его. В животе забурчало. Может, яблоко он не очень свежее съел. Сам не соображал, что делает.
Чуть хрустнул замок, слетел ремешок, отскочили лучинные петельки.
Так и есть: рубаха наверху лежит. Белая, в полоску. Под рубахой книги. Штук десять. Под книгами ботинки желтые, ношеные, бритва в коробочке, обмылок в бумажке. А в самом низу картина какая-то, портрет.
Разглядывать Коська не стал, сунул что куда: рубаху за пазуху, книги и портрет тоже, бритву и мыло в карман, ботинки на ноги. Плетенку не пожалел, оставил — с ней греха наживешь.
Хоть и не воровал Коська раньше, а все-таки хитрости у него хватило: здесь вылезать не стал, а пополз в самый конец платформы. Там высунулся, посмотрел по сторонам, вскочил и зашагал не оглядываясь.
Идет, а сердце у него как рыбка бьется. И стыдно ему и радостно. Теперь-то уж он сыт будет. Теперь только загнать надо краденое.
А как подумал, что краденое, опять уши горят.
Думает: «Нет, не украл ведь я. Ведь сама корзинка упала, я только за ремешок потянул».
«А зачем же, — думает, — убегаешь? Чего ж ты тогда плетенку бросил, если она не краденая?»
Сам думает, а сам все шагу прибавляет. Знает, куда ему теперь идти надо — на Кордон. Там один человечек живет, одноглазый Яшка Каин, он краденым торгует.
Каин пьяный на огороде сидел, в карты играл с маленькими ребятишками. Он думал, что Коська стрелять пришел. Прогнал его.
— Иди, — говорит, — к черту! Надоели вы мне, рукосуи… Работать надо, а не христарадничать.
Коська не обиделся, не ушел. Постоял, ногу поднял, желтый ботинок показал:
— Покупай — продам.
Каин посмотрел, пощупал. Видно, понравились.
— Сколько? — спрашивает. А сам карты засаленные тасует.
— Червяк давай, а меньше ни копейки.
Засмеялся Каин:
— Ишь фартовый какой! По-фабричному за левый товар хочешь? А тимак не возьмешь?
Это он по-воровскому. Обиделся Коська:
— Ты дело говори. «Тимак»! За такие колеса на базаре два червяка просят. Бишка монет давай, а меньше ни копейки.
На пяти рублях и сговорились. Коська сразу богатым стал. Сразу фасона прибавил. Рубаху достал, бритву, мыло, книги, портрет. Только сейчас и разглядел его, этот портрет. Там девчонка, однолетка Коськина или чуть побольше, на карточку снята. У девчонки нос кверху вздернут, глаз левый прищурился, смеется, что ли? А на шее галстук, как у пионеров, только черный. И глаза, и губы, и волосы — тоже все черное. А щеки белые, неживые.
За рубаху Каин дал три рубля, да за бритву — полтинник. За мыло и за ремешок гривенник накинул. А книги полистал и не взял.
— Не интересуюсь, — говорит. — Это книги политические, а я читаю только романы Александра Дюмы.
И портрет тоже не взял.
— На кой мне, — говорит, — чужая фотокарточка!
— Я, — говорит Коська, — дешево отдам. За пятачок отдам.
— Не надо. И за копейку не возьму. Можешь ее дома на рояль поставить.
Ну что ж, не хочешь, не надо. Коська теперь не горюет. Коська прямым путем — на базар.
За книги маклак в книжном ряду два рубля заплатил. Коська не торговался. И за рубль отдал бы. Портрет остался, выкинуть хотел, потом подумал: «Спрячу, может, потом когда и пригодится». Сунул на живот под рубаху, сосчитал деньги и пошел барином по базару.
До вечера по базару шлялся. С деньгами не скучно. Первым делом большую бутылку молока топленого выпил и булку французскую съел. Потом смородины фунт, потом брынзы, сала… В белой палатке мороженого маленькими стаканчиками на целый рубль сожрал. Папиросы «Раковский» курил. Встретил Митьку Ежика, такого же, как он, беспризорника. Забыл, что поругались они намедни с Ежиком, тот его «вшивым стрелком» обозвал. Ничего, Коська простил Митьку, накормил его да еще полтинник подарил. Жалко, что ли, если у самого есть!
И когда ночевать Коська пошел, тоже шамовки с собой побольше прихватил.
Ночевал на пустыре у мельницы паровой. Там из деревянных щитов такой вроде шалашика был устроен. Это они еще с Ежиком сделали, когда друзьями были. Вместе и ночевали здесь, пока не поругались.
Еле доплелся Коська до своего логова: совсем разморило его от непривычной сытости. Сел около шалашика, папироску «Раковский» достал, сидит, дымит, отдыхает. За спиной у него стена гладкая и высокая — мельница. За стеной день и ночь стучит что-то, словно поезд. Машины, должно быть, какие… А у стены над Коськиной головой фонарь электрический всю ночь качается.
Докурил Коська папироску, стал свои припасы в шалаш укладывать: буханку пеклеванного, колечко колбасы, конфетки, махорку полтавскую… Портрет из-за пазухи вынул. Хотел тоже заначить, потом думает: посмотрю от нечего делать. Лег животом на сырую траву, положил перед собой, стал смотреть. Девчонка, как и раньше, глядит. Нос кверху вздернут. Левый глаз усмехается.
Смотрит Коська на девчонку и думает:
«А ну как зашевелится она сейчас, откроет рот и скажет: „А и сволочь же ты, Коська, шантрапа ты беспризорная. Какое ты имел право украсть меня вместе с ботинками и книжками политическими?!“»
Но нет, знает Коська — не оживет девчонка. И жалко ему немножко, что не может она заговорить, не может даже чуть-чуть подмигнуть ему, Коське, серым своим веселым глазом.
Не стал Коська прятать карточку, а повесил ее у себя в шалаше. Вместо гвоздя щепочку взял и приладил в уголке на стенке.
И стало как будто веселей в его логове.
Спалось Коське плохо. Часто просыпался он, душило его что-то — объелся, наверно. И все-таки каждый раз он не мог утерпеть — то хлебца откусит, то от колбасы кусочек отщипнет, то конфетку начнет сосать.
А под утро заснул крепко и увидел во сне, что он у себя дома, в деревне, что он еще маленький, что живы еще и матка его и отец. Сидит он, Коська, на лавке, плетет из кудельки кнутик, а сестренка его Саша — тоже живая — сидит рядом и мягким деревянным гребешком чешет ему волосы…
