А когда проснулся утром Коська и увидел над головой портрет, понял, чем он ему так полюбился: девчонка-то с веселыми серыми глазами на сестру его Сашу похожа.
Пришли дни плохие. Опять на колун сел Коська — совсем брюхо подвело.
Осень уже настала, дожди часто шли. Земля холодная стала и голая, без одной травинки. Бывало, с утра до ночи не вылезал Коська из своего логова. Дрожь пробирала от сырости.
Вот лежал он раз у себя под щитами. В животе кишки стянуло: со вчерашнего утра хлеба Коська не нюхал. Со вчерашнего дня все раздумывал, где бы хоть пятачок на шамовку достать. А где ж его достанешь, пятачок, если не везет человеку? А не везет Коське — хуже и не придумаешь. Третьего дня на станции чуть под поезд не попал — на ходу из вагона выскочил. Убегал от мужика, у которого пилу из-под лавки вытянуть хотел, прыгнул — и прямо на рельсы. А вчера его хохлушка кочергой огрела по спине. Коська у нее во дворе полотенце с веревки неловко дернул.
Нет, не умеет Коська воровать. Не выйдет из него порядочный вор — это и ребята говорят, и сам он видит.
И «стрелять» разучился. Пойдет милостыньку просить, а глаза у него бегают: люди сразу видят, что он за человек такой.
— Иди, иди, — говорят. — Знаем мы, какой ты сирота. Вор — по глазам видно.
Лежал Коська в шалаше и думал: продать бы что! Нечего. Все богатство на нем. Сквозь рубаху голый живот виден, голова не покрыта, ноги не обуты, штаны на трухлявой тесемочке держатся.
И тут он портрет увидел.
«А что, — думает, — загнать, что ли? Может, на фунтяшник хлеба дадут. Или хоть на полфунта».
Жалко ему портрета. Да что ж поделаешь. Правду люди говорят: голод не тетка. Вздохнул Коська, посмотрел напоследок на девочку, снял карточку со стены, разгладил ее кое-как, пыль вытер, дырку от гвоздя пальцем затер и потопал на базар.
На базаре вынул портрет, ходит, размахивает им, кричит:
— А вот кому? Дешево отдам!
Люди не глядят даже. Мимо проходят.
Коська еще громче кричит. Еще пуще размахивает портретом. Баба толстая идет. Он бабе в лицо свой товар тычет:
— Тетенька, купите патрет.
Баба пухлой рукой махнула, не посмотрела даже:
— А ну тоби к бису. Що це за патрет.
Другая баба долго стояла, рассматривала портрет. И так на него поглядит, и вниз головой повернет, и на свет посмотрит. Потом головой покачала, вздохнула, сказала Коське: «Бить вас, мазуриков, надо», — и пошла дальше.
А Коська уж еле ходит. Еле ноги таскает. И голос у него охрип.
«Хоть кусочек, — думает, — хоть корочку дали бы».
И вдруг подходит к Коське человек. Бородатый. Высокий. В белой рубахе. В веревочных чувячках на босу ногу. Увидел портрет, выхватил у Коськи из рук:
— Это что такое?
Сдрейфил Коська. Уж бежать хотел, да не может: ноги не бегут.
— Где взял? — спрашивает бородатый, а сам так и рыщет глазами по Коськиной карточке.
— Это моя вещь, — говорит Коська. — Патрет называется.
— Вот как? Портрет? А это чей портрет?
— Ну, как чей? Сестренка это моя.
Усмехнулся бородатый в свою черную бороду.
— Хорошая у тебя сестренка. А зовут ее как?
У Коськи еле язык ворочается.
— Саша, — говорит.
Опять смеется бородатый.
— Гм. Саша? А может быть, Наташа? Ты что же это, купец, выходит, сестренку свою продаешь?
— Продаю, да, — говорит Коська. — Деньги очень нужны.
— А сколько хочешь?
Видит Коська: понравилась человеку вещь, — значит, можно цену и побольше заломить.
— Полтинник! — говорит.
Задумался бородатый, затылок стал чесать.
«Эх, — думает Коська, — лишнего маленько я запросил».
А бородатый посмотрел еще раз на карточку, отдал ее Коське и говорит:
— Вот что я тебе скажу. У меня денег сейчас с собой нет. И я сейчас тороплюсь — на работу опаздываю. А мы с тобой вот что сделаем. Ты, брат, приходи ко мне вечером на квартиру. Я тебе за эту фотографию полтинник дам и даже больше. Это, — говорит, — имей в виду, очень замечательная фотография. Придешь?
— Приду, — говорит Коська, а сам думает:
«Дожидайся… приду… Заманиваешь небось, бородатый черт!»
А бородатый написал на бумажке адрес, дал Коське, помахал ему рукой и побежал в своих веревочных лапоточках с базара.
До вечера долго еще было. И Коська раз десять загадывал себе: идти ему или не идти? На базаре подстрельнул огурцов пару и хлеба маленький кусочек. Посытнее стало — портрет пожалел. Стоит ли продавать? Ведь и верно — вещь замечательная. Да и боязно было идти: а что, если нарочно его бородатый заманил? Придет Коська, а там засада, мильтоны сидят с наганами.
Но к вечеру осмелел Коська. Есть очень уж захотелось. Подумал, подумал и пошел к бородатому. Отыскал улицу, дом нашел. Домик совсем небольшой, с крылечком. Садик рядом. В садике яблоня растет, перед крылечком подсолнухи желтеют.
Постоял Коська на крылечке, набрался духу и постучал.
И сразу же бородатый вышел. Как будто за дверью стоял, дожидался.
— А, — говорит, — пришел, субчик?!
Испугался Коська. Чуть на пол не сел.
«Наделал, — думает, — делов. Заметет он меня сейчас. И не смыться даже».
Стоит как пень. А бородатый смеется, дверь перед Коськой распахнул:
— Ну, что ж. Заходи, брат. Милости просим.
Коська порог переступил, а показалось, будто верст пять болотом шагал. Ноги не держат. «Скорее бы хоть», — думает.
Ввел его бородатый в комнату. Поглядел Коська — небогато тут живут. Стол, два стула, койка железная, на койке шинель вместо одеяла. Книг только много. И цветочки в банках. А на стенах — картинки. Ленин с протянутой рукой. И рядом гитара висит на веревочке.
Вынул Коська из-за пазухи портрет, протянул бородатому:
— Нате.
А тот будто уж и забыл, о чем договаривались.
— А, — говорит, — карточка! Ладно, положи ее куда-нибудь. Вон на подоконник.
Потом говорит:
— Ну, давай присаживайся. Сейчас мы с тобой шамать будем.
Поглядел на него Коська — смеется бородатый. «Что ж ты, — думает, — надо мной измываешься, бородатое пугало! Брать, так бери сразу».
А тот опять смеется и говорит:
— Садись, садись, не стесняйся.
Сел тогда Коська. Бородатый перед ним тарелку поставил, ножик и вилку положил. Потом говорит:
— Ты посиди минутку, ладно? А я пойду смастерю чего-нибудь.
«Знаю, — думает Коська, — чего ты смастеришь. Лягавить пошел».
