снедь.
— Да, — мрачно усмехнулся Ленька, — «газбогател»…
— Что же ты меня обманул, Леша? — сказал, присаживаясь к столу, Волков. — Обещал прийти и не пришел. А? Я ждал тебя…
— Мне некогда было, — пробормотал Ленька.
— Работаешь?
— Нет… учусь. То есть учился… Сейчас не учусь уже.
— Выгнали?
— Да, почти выгнали.
— Послушай, Леша, — сказал Волков, заглядывая Леньке в глаза. — Ты чем-то расстроен? А? Правильно? Угадал? Опять что-нибудь стряслось?
Ленька находился в таком состоянии, что любое, мало-мальски теплое и дружеское сочувствие, даже сочувствие такого человека, как Волков, было ему дорого. Он рассказал Волкову все, что с ним случилось.
— Эх, братец… какой ты, ей-богу, — сказал, усмехнувшись, Волков. — Разве можно?.. У этих же марафетчиков такие кнопки, шпенечки. Они нажимают — на каком номере нужно, на таком стрелка и останавливается.
— Ну их к чегту! — хмуро сказал Ленька.
— Правильно, — согласился Волков. — Послушай, Леша, — сказал он, помолчав и подумав, — ты оба пирожных будешь кушать?
— Бери, ешь, — мрачно кивнул Ленька.
— Мерси…
Волков подхватил грязными пальцами рассыпчатый «наполеон», широко открыл рот и сунул туда сразу половину пирожного.
— Постой, — сказал он, облизывая губы и смахивая с воротника слоеную крошку. — А сколько ты должен этому — своему патрону?
— Какому патрону?
— Ну, хозяину.
— Много, — вздохнул Ленька. — Шестьсот восемьдесят лимонов.
— Н-да. Это действительно много. А у тебя сколько имеется?
— А у меня — ни шиша не имеется. Вот все, что на руках — двадцать четыре лимона.
— И занять негде?
— Негде.
Волков доел пирожное, облизал пальцы и сказал:
— Я бы тебя, Леша, выручил охотно, но, видишь ли, я сейчас временно сам на колуне сижу.
— Я и не прошу, — сказал Ленька.
Волков минуту молчал, сдвинув к переносице тонкие брови.
— Погоди… Сейчас придумаем что-нибудь…
Он вытер о бахрому скатерти пальцы, напялил шапку, поднялся.
— Ладно… Идем. Достанем сейчас.
— Где?
— Неважно где. Беру на свою ответственность. Ты рассчитался?
— Да. Заплатил.
Они вышли на улицу. Волков шел уверенно, поглядывая по сторонам.
— А идти далеко? — спросил Ленька.
— Нет… Тут, совсем близко. Вот хотя бы — в этом доме.
Они свернули под ворота.
— Если спросят, куда идем, — негромко сказал Волков, — говори: в квартиру двадцать семь, к Якову Львовичу. Понял?
Ленька ничего не понял.
— Почему? — спросил он.
Волков не ответил.
На черной лестнице пахло кошатиной. На площадке мигала покрытая толстым слоем пыли десятисвечовая лампочка.
— А ну, нагибайся, — шепнул, останавливаясь, Волков.
— Что? — не понял Ленька.
— Ну, быстро! В чехарду играл когда-нибудь?
— Играл.
— Нагибайся же. Черт! Слышишь? Пока никого нет.
Ленька понял.
Он нагнул голову, ладонями уперся в стену. Волков быстро и легко, как цирковой акробат, вскочил ему на плечи. Что-то хрустнуло, на лестнице стало темно, на голову Леньке посыпалась пыль и кусочки штукатурки.
Он почувствовал, что его затошнило. Что-то внутри оборвалось.
«Кончено», — подумал он.
Волков бесшумно, по-кошачьи, спрыгнул на каменный пол.
— Есть! — услышал Ленька в темноте его радостный, возбужденный голос. — Сто лимонов имеем. Живем, Леша. Пошли дальше!..
В этот вечер они свинтили в разных домах Мучного переулка восемь лампочек. В кустарной электротехнической мастерской на Гороховой улице продали эти лампочки по сто миллионов за штуку.
Тут же, на улице, Волков отсчитал и передал Леньке семьсот миллионов рублей.
— Ну, вот видишь, и заработали на твоего хозяйчика, — сказал он, улыбаясь и заглядывая Леньке в глаза. — С гаком даже. И мне, мальчишке, на молочишко кое-что осталось. Просто ведь?
— Просто, — согласился Ленька.
— Завтра пойдем?
— Что ж… пойдем, — сказал Ленька. Его все еще тошнило. И на сердце было пусто, как будто оттуда вынули что-то хорошее, доброе, с таким трудом собранное и накопленное.
…На следующий день перед обедом он пришел на Горсткину улицу.
У дверей заведения стояла хорошо знакомая ему тележка. Одно колесо ее почему-то было опутано цепочкой, и на цепочке висел замок… В коридоре, на ящиках из-под пива, спал, подложив под голову руки и сладко похрапывая, Захар Иванович. На дверях хозяйского кабинета тоже висел замок. В укупорочной было тихо: машина молчала. Удивленный и даже слегка напуганный всем этим, Ленька приоткрыл дверь. Белокурая купорщица Вера сидела на табуретке у машины и читала какую-то сильно потрепанную книжку. Другие тоже сидели не работая.
— А-а, беглый каторжник явился! — радостным возгласом встретила Леньку разливальщица Галя.
Его окружили, стали тормошить, расспрашивать.
— А что случилось? Почему вы не габотаете? — спросил он, оглядываясь.
— А ничего не случилось. Так просто. Надоело. Решили отдохнуть.
— Нет, правда…
— Итальянская забастовка у нас, — объяснила Вера.
— Какая итальянская?
— А такая, что сидим каждый на своем месте и не работаем. А из-за кого забастовку подняли, знаешь?
— Из-за кого?
— Из-за тебя и подняли, разбойник ты этакий…
Ему рассказали, в чем дело. Оказывается, хозяин в течение почти двух месяцев вычитывал из зарплаты Захара Ивановича штраф за разбитые Ленькой бутылки… Старик терпел и молчал, считая, что он
