словах содержание сводок: слева Шкуро теснит, справа — Мамонтов, а спереду Улагай наступает. Требуется ударить последнего с тыла и любой ценой удержать центр, дабы не соединились разрозненные казачьи части. В нашей дивизии бойцов столько-то и столько-то. У противника вдвое больше. Без экстренной помощи гибель.
— Понятно, — говорю. — Гибель. Давай-ка пакет, товарищ…
Взял я пакет, потрогал, пощупал, рубашку расстегнул и сунул его за пазуху, под ремень.
— Прощай, комиссар!
— Прощай, — говорит, — Трофимов. Живой возвращайся.
Выбежал я на крыльцо. Зажмурился. Каблуком стукнул.
«Ох! — думаю. — Только бы меня мозоль не подвела, дьявол!»
Бегу на выгон. Там наши кони гуляют — головы свесили, кашку жуют.
Выбрал я самого лучшего коня — Негра. Чудесный был конь, австрийскопленный. Поправил седло я, вскочил, согнулся, дал каблуком в брюхо и полетел.
Несется мой Негр, как леший.
Несемся мы по шоссе под липками, липки шумят, в ушах жужжит. Что ни минута, — верста, а Негр мой только смеется, фырчит, головой трясет… Лихо!
Вот мост деревянный простукали…
Вот в погорелую деревню свернули…
Вот лесом скачем…
Темно. Сыро. Я поминутно голову поднимаю, солнце ищу: по солнцу дорогу узнать легче. Голову подниму — ветки в лицо стегают. Снова сгибаюсь и снова дышу в самую гриву Негра.
Вдруг, понимаете, лес кончается. И вижу: течет река. Какая река? Что за черт?! Неожиданно.
Скачу по берегу вправо. Мост ищу. Нету. Вертаюсь, скачу налево. Нету.
Река широкая, темная — после узнал, что это река Донец.
— Фу, — говорю, — несчастье какое! Ну, Негр, ныряй в воду.
Спускаюсь тихонько с обрыва и направляю конягу к воде. Коняга подходит к воде.
— Но! — говорю. И пришпорил слегка. И поводьями дернул.
Не двинулся Негр.
— Но! — говорю. — Дурашка! Воды испугался?
Стоит и боками шевелит. И уши тоже шевелятся.
— Да ну же, — говорю, — в самом деле!..
Обозлился я тут… Как ударил в бока, свистанул:
— А ну, скачи!..
Подскочил Негр. И ринулся прямо в воду. Прямо в самую глубину.
Уж не знаю, как я успел стремена скинуть, только вынырнул я и вижу — один я плыву по реке, а рядом, в двух саженях, круги колыхаются и белые пузыри булькают.
Ох, пожалел я лошадь!..
Минут пятнадцать все плавал вокруг этого места. Все ждал, что вот-вот вынырнет Негр. Но не вынырнул Негр. Утонул.
Захлюпал я тут, как маленький, и поплыл на тот берег.
Вылез. Течет с меня, как с утопленника. Шапку в воде потерял. Сапоги распухли. В мягких таких сапогах и идти легко.
Пошел. Иду по тропиночке. Солнце мне левую щеку греет — значит, Луганск правее — где нос. Иду по направлению носа. Между прочим, все больше и больше обсыхаю. И сапоги обсыхают. Все меньше и меньше становятся сапоги — ногу начинают жать.
Вдруг откуда-то человек. Не военный. Вольный. В мужицкой одежде. Страшный какой-то.
— Здорово, — говорит, — пан солдат!
И смеется.
Я говорю:
— Чего, — говорю, — смеешься?
Я испугался немножко. Все-таки не в деревне гуляю на масленице. На фронте ведь.
А он говорит:
— Я смеюсь с того, пан солдат, что вы очень ласковые.
— Как, то есть, — говорю, — ласковые? Ты кто?
— Я, — говорит, — был человеком, а теперь я — бездомная собака. Вы не смотрите, что у меня хвоста нет, я все-таки собака…
— А ну тебя, — говорю. — Выражайся точнее.
Смеется бродяга.
— Вы, — говорит, — у меня жену убили, а я сейчас вашего часового камнем пристукнул.
— Как, — говорю, — часового?
И сразу — за браунинг. А он за горло себя схватил, рубаху на себе разорвал и как заорет:
— Стреляй, стреляй, мамонтов сын!..
Я тут и понял. Фуражки на мне нет, звезды не видно — вот человек и подумал, что я белобандит, сволочь, мамонтовский казак.
— Кто, — говорю, — у тебя жену убил? Отвечай…
— Вы, — говорит. — Вы, добрые паны. И домик вы мой сожгли. И жинку, старушку мою, штыком закололи. Спасибочки вам…
И на колени вдруг встал. И заплакал.
«Фу! — думаю. — На сумасшедшего нарвался. Что с ним поделаешь?»
— Встань, — говорю, — бедный человек. Иди! Ошибаешься ты: не белый я, а самый настоящий красный.
Встал он и смотрит. Такими глазами смотрит, что век не забуду. Большие, печальные, как и действительно у собаки.
— Иди, — говорю, — пожалуйста.
А он смотрит.
— Иди, — говорю, — пройдись немножко.
Страшно мне стало. Браунинг все-таки, шесть патронов в обойме, а страшно. Жутко как-то.
Мужик молчит. Тогда я свернул с тропиночки и осторожно пошел мимо него. И дальше иду. Нажимаю. И тут, понимаете ли, опять начинает скулить мозоль. Пока я стоял с сумасшедшим, сапоги у меня совершенно ссохлись. Невозможно до чего заскулила мозоль. Еле иду.
И вдруг сзади топот. Оглядываюсь — бежит сумасшедший. За мной бежит, орет чего-то.
Ох, испугался я — мочи нету. Побежал. Не могу бежать. Остановился. Поднял браунинг и спустил курок.
И конечно, выстрел у меня не вышел. Пока я купался, патроны промокли и отсырели.
Но сумасшедший остановился. Остановился и снова кричит:
— Пан товарищ! Не ходите до той могилы. За могилой вам смерть.
Не понял я. За какой могилой? Чепуха! Пошел.
Не знал я, конечно, в то время, что они тут всякую горку могилой называют. На горку как раз и взбираюсь. Карабкаюсь я на эту горку и вдруг вижу: навстречу мне с горки — конный разъезд.
Сразу я догадался, что это за разъезд. Блеснули на солнце погоны. Мелькнули барашковые кубанки. Сабли казацкие. Пики…
Тут на своих ужасных мозолях я все-таки побежал. Я побежал в кусты. Выкинул браунинг. И руками — за пазуху, за ремень, где лежал у меня тот секретный пакет к товарищу Буденному.
Но — мать честная! Где же пакет? Шманаю по голому животу — живот весь на месте, а пакета нема. Нету!.. Потерялся пакет…
А уж кони несутся с горы, уж слышу казацкие клики:
— Гей! Стой!..
Уж даже фырканье лошадиное слышу. Даже свист из ноздрей слышу. А бежать не могу. Невозможно. Не позволяют, понимаете, мозоли бежать, и все тут.
