— Есть, товарищ командир.
А он говорит:
— Только при этом — маленькое «но». Ехать автомобилем сейчас опасно. Тут по дорогам банды гуляют. Так что самое лучшее — переправь его туда водным путем.
Я говорю:
— Как водным?
— Ну по Волге. На катере или на пароходе.
— Где ж, — я говорю, — его возьмешь, пароход-то?
— А тут, — говорит, — кстати у пристани какой-то болтается.
А я, надо вам сказать, в то время с пароходами дела не имел. Я даже на лодке в то время и то не очень-то умел ездить. Я сам из Тамбовской области, а там у нас морей и океанов не водится.
Так что я немножко затылок почесал.
Но все-таки пошел на пристань.
Вижу, действительно, стоит у причала какой-то маленький пароходик, под названием «Киргиз». Из трубы дым идет, на палубе матросы чего-то ковыряются.
Спрашиваю:
— Чей пароход?
— Наш, — говорят.
— Как это ваш?
— Ну, советский, значит.
— Кто командир?
— Вот, — говорят, — командир. Капитан товарищ Дулин.
Я посмотрел, вижу — пожилой человек. Борода козлиная. Брови мохнатые, под бровями глаз не видать.
Не знаю — не понравился мне чего-то этот дядя. Борода его, что ли, не понравилась.
— Вы, — говорю, — командир?
— Я командир.
— Корабль ваш в целости?
— Так точно, в полном порядке.
— Вам задание: доставите в Астрахань члена Реввоенсовета Республики товарища Кирова.
Вижу, у него и борода затряслась. Побледнел даже. Потом говорит:
— Есть доставить Кирова.
Через полчаса товарищ Киров прибыл на пароход. Меня он узнал, поздоровался.
— Здорово, — говорит, — сухопутный моряк.
Я говорю:
— Действительно, угадали, товарищ Киров. Воистину — сухопутный.
Но хоть я и сухопутный, а все-таки слыхал, как у них на кораблях команду подают. Кричу:
— Отчаливай!
Минута целая прошла, а пароход — ни с места.
Я бегу к капитану.
— Вы что ж, — говорю, — команды не слыхали? Кому было сказано отчаливать?
— Не знаю, — говорит, — кому. Здесь командир — я. Когда придет время — отчалим.
Повернулся и на капитанский мостик пошел. И немного погодя оттуда кричит:
— Отдать концы!
Пароход загудел, запыхтел и отвалил от пристани.
Не прошло и десяти минут — вдруг: стоп!
Что такое? На самой середине реки остановка.
Бегу на капитанский мостик.
— Что еще такое? — говорю. — В чем дело?
— Не знаю, — говорит капитан. — По-видимому, что-то с машиной.
Я говорю:
— Как с машиной? Вы же мне говорили, что у вас корабль в полном порядке.
— Да. Говорил. В чем дело — не понимаю.
— Ах, не понимаешь?
Рассердился я. Задрожал весь.
— Если, — говорю, — через две минуты машина не будет исправлена — на месте застрелю…
Он даже не посмотрел на меня.
— Ваше дело — стрелять, мое — командовать пароходом.
Хотел я ему тут еще чего-нибудь покрепче сказать, — вдруг слышу:
— Правильно, капитан!
Вижу — выходит из каюты на палубу товарищ Киров.
— Тихо, — говорит, — братцы, тихо. Не надо шуметь. В чем дело? Почему остановка?
— А потому, — я говорю, — товарищ Киров, остановка, что пароходом командует изменник и предатель. Он что-то нарочно сделал с машиной. Посмотрите, довез нас до середины реки и застрял. Застрелить его, — говорю, — как собаку, и все тут.
Киров говорит:
— Погоди, дорогой. Не будем шуметь. Надо сначала посмотреть машину.
Подумал, скинул свое пальтишко, засучил рукава — и вижу, сам лезет в машинное отделение. Слышу, там возится, кряхтит, ощупывает чего-то, осматривает. Потом вылезает и говорит:
— Нет, машина в полном порядке.
— Вот видите, — я говорю. — Значит, он нарочно не хочет везти нас в Астрахань. Чего, — говорю, — с ним тут разговоры разговаривать. По глазам же видно — предатель.
И я выхватил наган и хотел уж и в самом деле убить этого человека.
Но Киров опять мне говорит:
— Не спеши, товарищ!
Подумал немножко, бровь почесал, подышал зачем-то — будто температуру воздуха смерил, — потом, вижу, идет к водяному ящику, где у них на пароходе запасы воды хранятся, и поднимает крышку.
— Ага, — говорит. — Так и есть. А ну-ка, дайте мне какой-нибудь ломик или топор.
Я подошел, заглянул в ящик. А ящик этот — весь, до самых краев, льдом забит.
— Вот видишь, какое дело, — говорит Киров. — Виноват мороз, а не капитан. Вода застыла, и машинам дышать нечем.
Он взял ломик и стал этим ломиком ковырять лед.
Через минуту пошла вода. Застучали машины. Пароход тронулся.
Мне, конечно, было неудобно и перед Кировым и перед капитаном. Я ушел на корму и долго там стоял и смотрел, как маленький наш пароходик ломает молодой волжский лед.
Вдруг слышу — подходит сзади Киров. Постоял, помолчал, руку мне на плечо положил. И говорит:
— Нельзя, дружок, быть таким горячим. Особенно на морозе.
Потом нагнулся и — в самое ухо мне.
— Ты знаешь, — говорит, — что такое человеческая-то жизнь?
Я вспомнил, как он давеча на батарее у нас сказал, и говорю:
— Жизнь, если не ошибаюсь, товарищ Киров, — копейка?..
Он засмеялся, головой тряхнул и говорит:
— Э, брат, нет! Это еще поторговаться надо. Задешево-то ее никогда отдавать не стоит, а особенно если эта жизнь — чужая!..
Тогда мы как раз налаживали производство первых советских тракторов. И почти ежедневно к нам на завод приезжал товарищ Киров. Иногда даже ночью приедет. Никому не скажет, не предупредит и — здравствуйте, как поживаете?
