администрацией. В Новом Петергофе улица, ведущая к местному кладбищу, издавна называлась Троицкой — по имени кладбищенской церкви. Недавно иду и вижу — на угловом доме, рядом со старой порыжелой жестянкой, висит новенькая, эмалированная, синяя с белым, дощечка:
УЛИЦА БЕЗВОЗВРАТА
. . . . .
Разговоры, подслушанные в петергофских музеях.
В Коттедже:
— Ой, как все-таки в мирное время хорошо цари жили!
В Монплезире, в жилых комнатах Петра:
— Боже ж ти мiй. Яким злиднем жил!
— Он парень был деловой. У него разврата не полагалось.
. . . . .
Объявление в «Вечорке»:
«Молодой инженер с мамой ищет комнату».
. . . . .
Петергофская гостиница «Интернационал». Старый официант Власыч:
— Извиняюсь, Алексей Иванович, я вам яйца подал, а соль забыл подать. А яйца без соли некрасиво кушать.
. . . . .
Коринфская ваза.
Экскурсия школьников в Эрмитаже. Мальчик. Смеялся, балагурил, толкал товарищей. И вдруг задел плечом, уронил и разбил античную вазу.
Побледнел, стал заикаться.
— Я склею. Я заплачу…
Ему говорят, что ваза стоит 12000 золотом.
— Золотом я не могу. Вы на наши деньги скажите сколько.
. . . . .
В трамвае.
Старуха:
— Куда прешь, комиссар? Тебе не в транвае, тебе бы на автомобиле надо ездить!
Военный (вежливо улыбаясь):
— А вам, гражданочка, вы знаете, на помеле бы ездить.
. . . . .
Марию-Антуанетту обвиняли в авторстве издевательской фразы:
— Если у народа нет хлеба, пусть ест пирожное.
Но автор этой фразы — сам народ. В Новгородской деревне говорит:
— Хлеба не станет — будем пряники есть.
И еще:
— Что нам хлеб — были бы пироги.
. . . . .
«Человек, стоящий на цыпочках, не может долго стоять».
Лао-Тсе
. . . . .
Старый еврей:
— Ты знаешь, как сказано в Талмуде?* В Талмуде сказано так: если слово стоит полтинник, то молчание стоит минимум два пятьдесят.
. . . . .
Хорошая, достойная поговорка:
— Вино ремеслу не товарищ.
. . . . .
Неискушенный рабочий паренек пришел на занятия литературного кружка. Там читали стихи:
Стихам аплодировали. Паренек покраснел и захлопал тоже.
. . . . .
«Падает камень на кувшин — горе кувшину, падает кувшин на камень — горе кувшину, — так или иначе — все горе кувшину».
Талмуд
. . . . .
«Когда пастух сердится на свое стадо, он дает ему в предводители слепого барана».
Там же
. . . . .
Женщина говорит в нос:
— Набрасно. Совершенно набрасно.
. . . . .
Кладбище.
Красная пирамидка. Дощечка:
«Последний приют дорогому сыну!
Е. С. Кузьмичев».
А внизу, маленький, приколотый канцелярскими кнопками крестик, сделанный из лучины. Мать сделала? Бабушка?
. . . . .
Режиссер X. снимал под Белоостровом очень ответственную «натуру». После съемок, отпустив актеров, возвращался вместе с оператором на станцию. На мосту их задержал часовой, пограничник. Отвел на заставу. Дежурному показались подозрительными молодые люди в заграничных костюмах, да еще с аппаратом за спиной. Он их задержал. Они клялись и божились, что не снимали никаких «объектов», что очень спешат в Ленинград, чтобы проявить отснятые кадры. Им объявили, что «нужно выяснить». Аппарат отобрали, задержанных посадили в Красный уголок.
Через двадцать минут является дежурный.
— Извиняюсь. Можете идти. Все в порядке.
— А как вы, простите, узнали, что все в порядке?
— А мы — как полагается — досмотр сделали.
— Какой досмотр?
— А пленку вашу проверили. Действительно — чистенькая, не придерешься. Мы даже на свет
