бороденку.
– Тьфу, – плюнул Кирилл.
– Плюнь себе в… – Митька зажевал последние слова и так же нехотя продолжал ковырять землю.
Кирилл поднялся на бугорок, посмотрел на широковцев.
Мужики курили, чесались, топырили бороды в знойное небо, бабы перекликались, а кое-где уже завязалась перебранка из-за пастьбы, из-за лугов. Только Захар Катаев сплеча рубил землю, да на плотине, около Огнева, кипела работа – там возили щебень, навоз, трактор подтаскивал сваи. А в стороне, у ветел, тыча лопаткой, прыгал Шлёнка.
– Ты чего это там?
– А вот ужонок, Кирилл Сенафонтыч, через лопатку, мошенник, никак не перемахнет. Он в сторону, а я лопатку, а он и не перемахнет.
Кирилл в упор посмотрел на Шлёнку.
«Все ведь он нарочно… чтоб растравить меня».
– Тебе не нравится, а?… – Шлёнка, причмокнув, перерубил ужонка лопатой и ушел на канаву.
– Товарищи! – закричал, вытягиваясь на бугре, Кирилл. – Вы все вообще работаете, как на чужого дядю. Так мы сгорим, к осени не кончим. Для себя как – так давайте и поторопимся.
Широковцы торопливей застучали лопатами, но через миг опять так же вяло, не сгибая спин, ковыряли землю.
– Ну, что ты тут будешь делать? – пробормотал Кирилл и крупным шагом подошел к Огневу. – Не работают.
Огнев пристально посмотрел на долину.
– Да, действительно. – Он некоторое время думал, потом заглянул под овраг: – Коля! А ну-ка покажи им путь-дорогу на тракторе… Трактором корку жесткую на канаве сними…
Через несколько минут, крякая, из-под горы выполз трактор и там, где должна была пролечь канава, двумя лемехами стал ломать землю.
– Эх, вы! – издевался Николай. – Вот я сейчас вырою вам канаву.
Ряды широковцев отступили и, глядя вслед трактору, сбились плотнее. Первые заговорили бабы, за бабами – мужики, потом все, будто прощаясь с отчаливающим пароходом, разом замахали руками, закричали:
– Яшка! Беги-ка к ним да поддай жару. А мы здесь. Ну, давайте, – Огнев взмахнул кувалдой.
Яшка выбежал из-под горы и через миг, разогнув спину, баском затянул песню. Ее сначала подхватила молодежь, затем она быстро передалась пожилым, и вскоре вся долина застонала, заклокотала охрипшими, басистыми и звонкими девичьими голосами. Из общего гула выделился грудной голос Ульки и сорвал Кирилла с плотины.
– Вот так… вот так давайте… – Он смахнул с себя поношенную красноармейскую куртку, плюнул в ладонь и со всего плеча начал рубить лопатой землю.
– Ну, так, ну, эдак, – Митька посмотрел в разные стороны и, видя, что все работают, еще раз сказал, но уже без смеха: – Ну, так, ну, эдак! – и принялся рыть канаву.
Из-под ветлы выбрался Катай.
– Ребятишки, от смерти надобно убегнуть.
Его не слышали. В гуле песни затерялись отдельные голоса, выкрики, смех. Пели все. Даже Захар Катаев, сделав суровое лицо и бросая с лопаты огромные груды земли, хриплым голосом подхватывал слова песни и вместе со всеми разносил ее по долине. Только Илья Максимович молчал, но и у него шевелились тонкие губы в зарослях бороды.
– Э-х-х! – разрезала своим выкриком общий гул Улька.
Этот выкрик заставил Илью Максимовича плотнее сжать губы, а Кирилл, вскинув вверх лопату, хлестнул своим высоким тенором так, что все широковцы на миг замерли, потом засмеялись и сильнее подхватили песню.
…Потом песня как-то сама собой оборвалась, смолкла. Слышалось тяжелое ритмичное дыхание толпы, лязг лопаток да иногда кто-нибудь крякал. На плотине уже вколачивали сваи. Всех охватил трудовой порыв.
В такой горячке прошло часа два.
Степан Огнев, вытирая рукавом пот на лбу, опустил кувалду и посмотрел на долину. В долине копошился человеческий муравейник. Канава, словно живая, черным зевом врезалась в землю.
– Вот он, коллективный-то труд, – с дрожью в голосе проговорил Степан Огнев. – Да если бы мы могли, взялись бы… гору бы свернули…
Слова Огнева долетели до Никиты Гурьянова. Никита разогнул спину и тоже посмотрел на долину.
– Да-а-а… Чай, бывало, у барина во время жнитва поставишь ведра два водки жнецам, ну, мол, ребятки, валяйте, вечером еще по чарке… Они и валяют…
Огнев отряхнулся, будто на него неожиданно вылили помои, и сплеча ударил деревянным молотом в сваю.
4
Прислонясь к плетню пчельника, с горы, из вишневого садика, Маркел Быков напряженно всматривался в долину.
Вот уж восьмой день там копошатся люди. Восьмой день от их спин идет испарина, и Маркел видел, как вырастала плотина, как канава все дальше и дальше, изгибаясь коленом, врезалась в пойму. Временами до него доносились рев трактора, стук молота о сваи, общая песнь. По ночам горели костры, около костров сидели мужики, бабы – караулили. По вечерам прибегала Улька. Живая, радостная. За ужином она рассказывала про работу и вновь убегала к кострам.
«И чего только нашла ладного?… Подцепила, чай, кого. Ишь, каждый день ей караулить… От такого дуралея и подцепишь», – думал Маркел, глядя то на Павла, то на Ульку.
А когда Улька, стряхнув с платья крошки, быстро крестилась перед иконами, накидывала на плечи косынку, Маркел ворчал:
– Что ты перед богом, все равно что вон перед зеркалом?
– Чего?
– Что те бог-то, игрушка? – злился он и на то, что Улька не расслышала, и на то, что заговорил. И все- таки продолжал: – Ровно ей это и не бог, а так себе.
Улька повертывалась к нему, в упор смотрела, подмигивала и быстро выскакивала на улицу.
Вслед за ней выходил и Маркел. Он долго крутился по яру, за гумнами, смотрел на костры, как волк в стужу на манящие огоньки деревни, порывался спуститься с яра на речку и берегом пробраться к кострам, посмотреть, что там делает Улька.
Не решался. Вновь уходил к своему двору и каждый раз видел: кутаясь, на лавочке у дома Кирилла Ждаркина сидела Зинка. Однажды из тьмы вынырнул Илья Максимович. Они долго говорили с Маркелом о храме, о том, что вера в народе пропала и вообще как-то все не так пошло…
Под конец Илья Максимович совсем подстроился под Маркела и предложил ему хорошенько присмотреть за Улькой. Да и вообще не след ли ее совсем куда-нибудь в город отправить.
– Пускай поживет в городе где… ну, в прислугах, аль где. Не то ведь могет принести в дом чего лишнего…
Маркел, обозленный, предложил Илье Максимовичу лучше присмотреть за Зинкой, а в чужой дом носа не совать.
– Да я ведь так, предупредить.
Маркел пальцем на свои глаза показал:
– У самого гляделки есть.
С тем и расстались. А когда широкая спина Плакущева скрылась в темноте, Маркел задрожал так, будто только что выкупался в холодной воде, и зашмыгал носом. Да, это может и быть… может и принести Улька в дом от Кирилла. Видно по всему, связалась с ним, не то разве пришел бы Плакущев? Вот тогда и корми чужого… Да дело-то не в этом, а в другом. Разве Маркел сам не в силах? Разве сам он не крепко на ногах держится?…
– Аф! – шлепнул он губами и взмахнул руками так, будто сграбастал Ульку.
