ноту протеста! На что «вождь и учитель», ничуть не смутившись, ответил, что он и понятия не имел о том, какими неблаговидными делами занимаются в Китае некоторые сотрудники МГБ. Правда, при этом принес Мао формальные извинения2. В последний год жизни Сталина произошел и еще один неприятный для Мао инцидент, вновь омрачивший его отношение к вождю. Дело было связано с выходом на экраны в Советском Союзе фильма «Пржевальский», в котором, с точки зрения руководства КПК, китайский народ был показан не лучшим образом. Возможно, авторы картины старались создать объективный образ великого путешественника, который действительно недолюбливал китайцев за их «лицемерие, коварство и хитрость»3. Но Сталин, являвшийся главным цензором в вопросах кинематографии, ничего такого в кино не увидел. А потому не только дал «добро» на его демонстрацию в СССР, но и отправил ленту на международный кинофестиваль в Чехословакию. Китайцы высказали недовольство, попросив советских товарищей отказаться от показа картины. Тогда Сталин от имени министра кинематографии Ивана Григорьевича Большакова отправил в Пекин резкую телеграмму, заявив, что считает китайскую критику «неправильной и глубоко ошибочной». При этом отвыкший от неповиновения диктатор не остановился и перед грубыми выпадами, фактически обвинив китайцев в национализме. «Надо сказать, — заметил он, — что и у нас, в Советском Союзе, в свое время у некоторых историков и художников националистического толка наблюдались, и сейчас еще встречаются, попытки приукрасить историю, скрыть историческую правду… Были у нас и такие люди, которые требовали — не издавать больше сочинений Гоголя, так как он изображает в своих произведениях только черные, отрицательные стороны русской жизни и тем оскорбляет русских. Эти господа… были отброшены прочь партией как негодные элементы. Мы, русские коммунисты, считаем таких господ опасными людьми, шовинистами, отравляющими массы ядом национализма и подрывающими основы критики и самокритики, основы коммунистического метода воспитания масс». Такой тон и такие намеки были, разумеется, неприятны Мао, и он не мог в очередной раз не почувствовать себя уязвленным.
В общем, на состоявшемся поздно вечером в день смерти Сталина заседании ЦК КПК было решено, что китайскую делегацию возглавит Чжоу Эньлай. Он и должен был передать соболезнования Председателя новому руководству КПСС. «Общеизвестно, что товарищ Сталин горячо любил китайский народ и считал, что силы китайской революции неимоверны, — писал Мао Цзэдун. — В вопросах китайской революции он проявил величайшую мудрость… Мы потеряли великого учителя и самого искреннего друга… Это большое горе. Невозможно выразить словами скорбь, вызванную этим горем»4.
Неофициально Мао представляла также его жена Цзян Цин, которая в то время опять находилась в СССР на отдыхе и лечении. Она тоже тяжело переживала смерть Сталина и даже ездила в Колонный зал Дома союзов, где ей разрешили постоять в карауле у гроба покойного. 9 марта, в день похорон, она смотрела на дикие толпы народа, запрудившие улицы города, из окна своей палаты в больнице5. Чжоу же шествовал в траурной процессии, и ему, единственному из иностранных гостей, была оказана честь вместе с руководителями КПСС нести гроб с телом Сталина. Он шел вслед за Берией.
А через несколько дней, 11 марта, он же вместе с другими членами делегации провел переговоры с новыми руководителями Кремля, Георгием Максимилиановичем Маленковым и Никитой Сергеевичем Хрущевым о предоставлении КНР экономической помощи6. Эти переговоры были успешными. 21 марта стороны подписали важный протокол о товарообороте между СССР и Китайской Народной Республикой на 1953 год, а также соглашение об оказании Советским Союзом помощи КНР в строительстве и реконструкции электростанций7. Вслед за тем, 15 мая 1953 года, СССР и КНР заключили еще более важное соглашение, по которому Советский Союз брал на себя обязательство предоставить всю техническую документацию и полные комплекты оборудования для строительства к концу 1959 года 91 крупного промышленного предприятия в Китае8. Важнейшие статьи этого документа были обсуждены в Москве 17 марта — 14 апреля на консультациях Микояна с Ли Фучунем9. Эти же официальные лица и подписали соглашение.
Переговоры между Чжоу Эньлаем, Маленковым и Хрущевым привели также к ускорению работы по строительству 50 других объектов, обязательства по которым были взяты советской стороной ранее. В телеграмме Маленкову по этому поводу Мао выразил сердечную благодарность советскому правительству за его согласие предоставить экономическую и техническую помощь Китаю. «Это будет иметь чрезвычайно важное значение для индустриализации Китая, для постепенного перехода Китая к социализму, а также для укрепления сил лагеря мира и демократии, возглавляемого Советским Союзом»10, — писал Мао.
Мартовские переговоры ознаменовали, таким образом, резкий поворот в отношении советского руководства к китайским планам социалистической индустриализации. В сложный послесталинский период лидеры КПСС быстро отказались от осторожной политики Сталина в отношении КНР. Объяснялось это тем, что Маленков и Хрущев стремились завоевать политическую поддержку Мао, опасаясь, что тот воспользуется обстановкой, чтобы освободиться от советской опеки. Вероятно, они чувствовали опасность, а потому делали все, чтобы ублажить Мао Цзэдуна. Главное, к чему они стремились, это предотвратить возможное развитие событий в Китае по югославскому сценарию. Нельзя не принять во внимание и тот факт, что, по крайней мере, Хрущев достаточно хорошо понимал, что внешняя политика покойного диктатора была империалистической. По всей видимости, он действительно желал изменить ее11. Вероятно, то же испытывал Маленков: ведь, в отличие от Молотова или Микояна, ни он, ни Хрущев не были непосредственно связаны прежней сталинской политикой в отношении Китая, так как никогда не участвовали в ее определении. Поэтому и не несли ответственность за унижение Мао Сталиным.
Новая позиция Москвы имела колоссальное значение для Мао Цзэдуна. Только теперь он мог всерьез рассчитывать на широкомасштабную советскую помощь в деле строительства великого индустриального социалистического Китая. И только теперь, опираясь на советскую политическую поддержку и экономическое содействие, мог наконец сокрушить внутрипартийную оппозицию, которая противилась его планам, направленным на отказ от «новой демократии». Дискуссии на совещании по вопросам финансово- экономической работы и его решения отразили эту новую идейно-политическую ситуацию.
После победы Мао над «умеренными» летом 1953 года любая полемика в китайской коммунистической партии могла идти лишь в рамках господствовавшего идейного течения, направленного на построение мощного социалистического государства. Генеральная линия партии на строительство социализма не заменила политической программы КПК, а скорее определила ее конкретные социальные и политические цели и разъяснила методы их реализации. Она сориентировала партию на отказ от «новой демократии» и построение социализма.
Принятие генеральной линии, однако, сопровождалось дальнейшим развитием борьбы внутри партийного руководства. Дискуссия по поводу самой формулировки нового курса достаточно ясно показывает позиции сторон. Первоначальное определение генеральной линии было дано Мао в первых числах июня 1953 года во время ознакомления с проектом доклада секретаря Государственного совета и главы Отдела единого фронта ЦК Ли Вэйханя об отношении партии к капиталистической промышленности и торговле12. 15 июня 1953 года во время обсуждения этого проекта в Политбюро Мао впервые поделился своими соображениями на этот счет13. Вот что он сказал: «Генеральная линия и генеральная задача партии в переходный период состоит в том, чтобы
Политбюро поддержало идею Мао, однако «умеренные» (прежде всего Лю Шаоци) попытались ослабить ее революционный импульс, изменив несколько ключевых слов при принятии текста формулировки. 23 июля 1953 года, выступая с докладом на совещании по вопросам финансово-экономической работы, Ли Вэйхань от имени Политбюро предложил следующее определение: «Со времени создания Китайской Народной
