Все, что нам нужно сделать, — это отдать крестьянам их собственную землю. Тогда у каждого будет много еды»39. А Дэн Сяопин вообще заявил: «Неважно, какого цвета кошка, черная или белая, важно, чтобы она ловила мышей. Неважно, социализм или капитализм, важно, чтобы экономика развивалась, народ жил хорошо»40.
Но самые неприятные для Мао выводы сделал Лю Шаоци. Вернувшись из поездки в свой родной хунаньский уезд Нинсян, он в мае 1961 года на одном из рабочих совещаний ЦК сказал «У крестьян Хунани есть поговорка: „На три десятых несчастья от неба, на семь десятых — от человека“… В целом по стране есть места, где главной причиной [трудностей] явились стихийные бедствия, но, боюсь, таковых не очень много. В большинстве же мест главная причина — это недостатки и ошибки, допущенные в нашей работе». И далее: «Есть товарищи, которые полагают, что это вопрос об одном пальце и девяти пальцах. Но, боюсь, сейчас уже видно, что… если все время говорить о девяти пальцах и одном пальце и не менять этого соотношения, то это будет противоречить действительности»41. Сказав такое, Лю, по существу, выступил против Мао, ибо всем в Китае было известно, что именно Председатель обожал сопоставлять любые достижения и неудачи по принципу «девять пальцев здоровые, один — больной». И даже в отношении «большого скачка» он придерживался той же формулы.
На этом совещании в поддержку Лю выступил Дэн Сяопин. Да и остальные были настроены весьма критически. Не ожидавший такого удара Мао выглядел смущенным. Взяв слово, он признал ошибки. «И на нас сейчас обрушилось возмездие, — сказал он. — Почва не плодородит, люди и скот отощали. Возмездие пришло за политику трех последних лет. А кто же виноват? Главную ответственность несут ЦК и я. Я несу главную ответственность»42. Он также заметил, что долгое время «глубоко не понимал, как строить социализм в Китае»43. Какое-то время в середине 1961 года Мао был даже готов признать аньхойский опыт, однако это продолжалось недолго.
Чувствовалось, что он был сильно деморализован. «Все хорошие члены партии умерли. А те, что остались, — кучка зомби», — бросил он своему лечащему врачу. Было заметно, что шел он на принятие кардинальных мер под большим давлением. «Чего мы хотим, так это все-таки социализма, — объяснял он в минуту откровения. — Мы испытываем сейчас трудности в сельскохозяйственном производстве, поэтому должны делать уступки крестьянам. Но это не то направление, которого мы должны придерживаться в будущем»44.
А между тем внутрипартийная оппозиция продолжала усиливаться. И критика в адрес Мао все возрастала. Правда, оставалась она по-прежнему завуалированной, но от этого не становилась менее обидной. С трудом воспринимавший ее Мао Цзэдун вновь, как и много лет назад в южной Цзянси, чувствовал себя в изоляции. Ему опять хотелось все бросить и уехать в горы. Пусть тогда присылают нарочных и умоляют вернуться!
Встретившись во второй раз с Монтгомери, он заговорил о смерти. Мао шел тогда, правда, всего шестьдесят девятый год, в то время как его гостю — семьдесят пятый, но Председатель не думал об этике. Он заметил, что может умереть в любую минуту — либо от пули наемного убийцы, либо утонуть. Не отвергал он и авиакатастрофу, и крушение поезда, но наиболее вероятным считал смерть от болезни. Он рассказал фельдмаршалу, что в Китае существует поверье, согласно которому критическими годами в жизни являются 73 и 84. Если человек переживает их, то он уже не умирает до 100 лет. Что же касается самого Мао, то, по его признанию, жить дольше 73 ему не хотелось. Он собирался «присоединиться к Карлу Марксу», поскольку «о многом должен был с ним поговорить». Своим преемником он вновь назвал Лю Шаоци45.
В общем, настроение у него всю вторую половину 1961 года было мрачным. Новый, 1962 год его не улучшил. В январе — феврале в Пекине состоялось расширенное совещание Центрального комитета, на котором Мао столкнулся с самой серьезной критикой, какую ему только приходилось слышать в последнее время. Сам этот форум был очень большой по составу. Съехались свыше 7 тысяч руководящих работников со всей страны. Так что не мудрено, что часть из них «перегнула палку», тем более что тон задали члены Политбюро. Уже в самом начале совещания Пэн Чжэнь поднял вопрос о персональной ответственности высших руководителей за просчеты «большого скачка», предложив возложить вину на центр, включая Председателя, Лю Шаоци и других членов Постоянного комитета Политбюро, если они того заслуживали. Он был так резок, что даже его непосредственный начальник Дэн Сяопин попытался его остановить, несмотря на то, что сам, как мы помним, был склонен к опасной риторике. Но не тут-то было. Пэн продолжал: «Даже если авторитет Председателя Мао и не так высок, как пик Эверест, он все же несомненно напоминает большую гору — настолько, что, если мы и снимем с этой горы несколько тонн земли, она все равно останется высокой. Но если Председатель Мао совершил хотя бы один процент ошибок или хотя бы одну тысячную процента, было бы дурно, если бы он не выступил с самокритикой»46.
Мао, в общем-то, был сам виноват. Отбирать руководящие кадры следовало тщательнее. Теперь же, решив спровоцировать остальных собравшихся, он решил включить в повестку дня совещания вопрос о демократическом централизме и развитии критики и самокритики. Цель, которую он преследовал, заключалась в том, чтобы испытать все руководство на прочность, предложив людям «выпустить пар». Ему явно хотелось выманить «ядовитых змей» из нор, еще раз использовав верную тактику «ста цветов», на этот раз в применении к партии.
Но то, с чем он столкнулся, превзошло его ожидания. С совершенно ошеломляющей речью выступил Лю Шаоци. «Раньше мы неизменно давали соотношение между недостатками, ошибками и успехами как один к девяти, — начал он с повторения вывода о неблагоприятном соотношении субъективных и объективных факторов экономического кризиса и тут же добавил: — Сейчас же, боюсь, так нельзя говорить применительно ко всем районам, а только к некоторым». Здесь Мао не выдержал. «Таких районов тоже немало», — буркнул он, но Лю Шаоци продолжил: «Но если говорить о стране в целом, то недостатки и успехи нельзя соотносить по принципу один палец и девять пальцев. Боюсь, речь должна идти о трех пальцах и семи пальцах».
Мао был недоволен, но Лю и на этом не успокоился. «В стране есть [даже] некоторые районы, — заметил он, — о которых можно сказать, что там недостатки и ошибки являются главными, а успехи — не главными!» И далее: «Еще бытует представление о том, что „левый“ лучше правого. Есть товарищи, которые полагают, что совершение „левых“ ошибок — это вопрос метода, а совершение правых ошибок — это вопрос платформы. Я думаю, что это представление неверное, ошибочное»47. По словам очевидца, «было заметно, что от этого выступления Лю Шаоци у Мао Цзэдуна настроение совсем испортилось»48.
А тут «в бой» ринулись представители с мест. Одни из них заявляли, что самой главной проблемой, возникшей в последние годы, стал субъективизм. Другие ставили под сомнение тезис Мао о том, что ошибки проистекали из-за недостатка опыта. Ведь всем было ясно, что у КПК не было большого опыта и во время борьбы за выполнение первого пятилетнего плана. «Почему же тогда не возникало так много проблем, как сейчас?» — едко ухмылялись некоторые партработники49.
Но что мог ответить Мао? Только то, что на нем действительно лежала вина. И он это сделал. «За все ошибки, допущенные непосредственно Центральным комитетом, — сказал он с вызовом, — ответственность несу я, за косвенные ошибки Центрального комитета частично также отвечаю я, ибо я — председатель Центрального комитета… В первую голову ответственность должен нести я».
На этом, правда, его самокритика и закончилась, хотя он и признал еще, что экономика для него остается «непознанным царством необходимости». Но это и так почти все знали. Основной же огонь он направил против других руководящих работников, которые, по его словам, «совершают ошибку — и молчат, боятся, что о ней заговорят другие». Таких людей он предупредил: «Чем больше боишься, тем больше чертей мерещится… Все те, кто избегает ответственности, боится ответственности, кто не позволяет людям высказываться, все, кто боится гладить тигра, все, кто придерживается такой позиции, наверняка потерпят провал». После этого он нашел в себе силы даже пошутить. «Вы что, действительно боитесь погладить тигра? — спросил он собравшихся, добавив: — В своем выступлении я критиковал некоторые явления, критиковал товарищей, но не назвал имен и фамилий, не указал на Чжана Третьего и Ли Четвертого. Вы сами прикиньте, что к чему»50.
Все рассмеялись, однако многим, конечно, было не до смеха. После выступления Председателя один за другим с самокритикой выступили члены партийного руководства, но лишь немногие горячо поддержали речь Мао. Среди последних особенно выделялся Линь Бяо, заявивший, что он «глубоко прочувствовал, что в
