Мао Цзэдун

единственное, что они понимают и чего действительно боятся»¹¹¹. Времени на переживания, однако, у Мао Цзэдуна не было. Требовалось выполнять решения партийного руководства, которые были конкретны: «Начать восстания с целью осуществления аграрной революции и свержения реакционного режима»¹¹². Действовать он должен был в тесном контакте с новым советским консулом в Чанше и местным представителем Коминтерна Владимиром Николаевичем Кучумовым (псевдоним — Майер, китайцы называли его Ма Кэфу), прибывшим в Китай из Москвы вместе с Ломинадзе¹¹³.

Сразу же по приезде, вечером 12-го числа, Мао втайне от всех встретился с бывшим секретарем парткома И Лижуном. Того тогда били все, кому не лень, поскольку он одним из немногих в партии осмеливался открыто обвинять Коминтерн в том, что у того не хватило смелости признать свои «оппортунистические» ошибки в Китае¹¹⁴. Особенно зол на него был, естественно, Ломинадзе. Но для Мао это не было поводом, чтобы рвать отношения со старым приятелем. Они договорились в ближайшее время собрать заседание провинциального комитета (еще перед отъездом из Учана Мао и Пэн Гунда запланировали это заседание на 15-е). После этого Мао выехал в Баньцан, где после возвращения из Учана жили его жена и дети. По каким-то причинам он задержался там дольше, чем мог позволить себе. И только 16-го или 17-го засобирался обратно в Чаншу. Члены парткома, тщетно ждавшие его в городе, вынуждены были в конце концов провести заседание без него — 16 августа.

В Чаншу Мао вернулся с женой, сыновьями и старой няней своих детей, которая повсеместно следовала за Кайхуэй. Отпускать его одного на этот раз «Зорюшка» не хотела. Как чувствовала, что им недолго уж оставалось быть вместе! Так и приехали в город все впятером. Остановились в старом доме отца Кайхуэй, который все в округе уважительно называли «домом Яна из Баньцана»¹¹⁵.

Сразу же после приезда, 18 августа, Мао созвал новое заседание провинциального партийного комитета. На нем он выступил с программной речью, определив основные направления работы по организации восстания. Вновь, как и на совещании 7 августа, он заявил, что главным лозунгом КПК должна стать полная конфискация земли. «В вопросе о конфискации мы должны определить цели, — заявил он. — В Китае крупных дичжу немного, но есть много мелких дичжу. Если мы конфискуем землю только крупных дичжу, то мы затронем лишь малое количество дичжу, и размер конфискованной земли будет небольшой. Тяга бедных крестьян к земле очень велика. Но если мы конфискуем землю только крупных дичжу, мы не сможем удовлетворить требования крестьян. Если мы хотим завоевать на нашу сторону все крестьянство, мы должны конфисковать землю всех дичжу и распределить ее среди крестьян»¹¹⁶. На этом заседании он, правда, в отличие от того, что говорил ранее, ничего не сказал о необходимости конфискации и земель крестьян- собственников. Но это отнюдь не свидетельствовало о пересмотре им своей позиции. Уже на следующий день в письме в ЦК КПК он настаивал: «Хунаньские крестьяне определенно хотят полного решения земельного вопроса… Я предлагаю… конфисковать всю землю, включая землю мелких дичжу и крестьян-собственников, с передачей всей земли в общее владение. Пусть крестьянские союзы честно распределят ее среди всех тех в деревне, кто хочет земли в соответствии с двумя критериями: „рабочей силы“ и „потребления“ (иными словами, исходя из фактического количества потребляемой каждым двором еды с учетом числа взрослых членов и детей в каждой семье)»¹¹⁷.

Разве не поразительно, что он с такой настойчивостью гнул свою линию? Казалось, его ничто не смущало. Ведь он прекрасно знал, что большинство крестьян и так любимых им люмпенов никакой земли не требовали (первые, как мы знаем, мечтали лишь о снижении налогов и арендной платы, вторые стремились к дележу чужого имущества). Весь материал «Доклада об обследовании крестьянского движения в провинции Хунань», написанный им самим же, говорил об этом! Неужели он ставил вопрос о «черном переделе земли» только для того, чтобы удовлетворить часть особенно нуждавшихся пауперов, беднейших арендаторов и членов неимущих кланов хакка? Возможно и так: этих людей в китайской деревне тоже хватало: ведь, как мы помним, одних хакка насчитывалось более 30 миллионов! Но главное все же заключалось в другом. К 1927 году Мао окончательно сформировался как личность. За годы, проведенные в партии, он приобрел привычки руководящего работника. И, как многие «вожди», привыкшие повелевать, уже абсолютно не сомневался в том, что имел право решать судьбы всех, над кем стоял. Мао был совершенно убежден, что знает лучше любого крестьянина, что тому надо. Вот почему спустя всего несколько дней после того, как идея тотальной конфискации земли была раскритикована Ломинадзе, он вернулся к ней, на этот раз в присутствии хунаньского представителя Коминтерна Кучумова-Майера. Уже тогда он был уверен, что в Китае давно наступил свой октябрь 1917 года¹¹⁸. А потому, считал он, ни о каких «поблажках» «помещикам» и «буржуям» и говорить не приходилось.

Свои леворадикальные взгляды «упрямый хунанец» будет проталкивать и в будущем. Да, ему придется маневрировать, приспосабливаться и идти обходными путями, но своим утопическим идеалам всеобщего равенства он уже никогда не изменит!

Как бы страхуясь на тот случай, если «тупое» крестьянство действительно не откликнется на его призывы, Мао и на этом заседании поднял вопрос об особом значении военного фактора. «Если мы хотим развернуть восстание, оно не должно опираться только на силу крестьян. Нужна поддержка со стороны армии. Восстание может состояться только при участии в нем одного или двух полков, в противном случае оно потерпит поражение… Если вы хотите захватить политическую власть, будет полным самообманом пытаться сделать это без поддержки со стороны вооруженных сил. Прошлая ошибка нашей партии заключалась в том, что мы игнорировали военный фактор. Теперь же мы должны отдавать 60 % наших усилий развитию военного движения». В заключение Мао вновь выдвинул формулу, которая, похоже, самому ему нравилась своей образностью: «Мы должны исходить из принципа, что политическая власть рождается из дула винтовки»¹¹⁹.

Большинство членов хунаньского парткома поддержали своего авторитетного земляка. Только И Лижун проявил осторожность. «Если мы конфискуем их [мелких дичжу] землю, — объяснил он, — они, безусловно, присоединятся к крупным дичжу в их контрреволюционном лагере. Значит, сейчас не время конфисковывать землю мелких дичжу… Что же касается крестьян, то, получив землю, они могут облениться. А это приведет к сокращению производства зерна. Боюсь, это станет проблемой»¹²⁰. Но его никто слушать не захотел. Все были убеждены, что пора было бросать политиканствовать и играть в демократию. «Призывы к созданию демократического революционного правительства изжили себя», — утверждали они. Коммунисты хотели восстать под своими собственными, а не левогоминьдановскими знаменами, провозгласить советы и оторвать головы всем, кого можно было отнести к собственникам. И их действительно совершенно не интересовало, нужно это было крестьянам или нет! «Наш метод заключался в том, чтобы осуществить революцию сверху и распространить ее через армию к крестьянам, а не наоборот», — признавал Пэн Гунда¹²¹.

Однако Временное политбюро, в котором заправлял Ломинадзе, выступило против этого. В специальном письме хунаньским товарищам оно охарактеризовало точку зрения Мао о соотношении военного фактора и массового движения как «военный авантюризм», добавив: «ЦК считает, что надо опираться на массы. Вооруженные силы должны носить вспомогательный характер». Была вновь отвергнута и идея Мао о немедленном и полном перераспределении земли. «Главным лозунгом сегодня является конфискация земель крупных дичжу», — говорилось в письме. При этом, правда, подчеркивалось, что земли мелких дичжу и крестьян-собственников не надо было трогать лишь по «тактическим соображениям» — до тех пор, пока революция не «разовьется» [41]. Самым решительным образом Политбюро также потребовало продолжать вести всю работу под знаменем «левого» Гоминьдана: инструкций о смене лозунгов из Москвы пока не поступало.

Ни один человек в хунаньском парткоме с этим не согласился. И только тогда, когда Политбюро потребовало выполнения своих директив в самой категорической форме, Мао и его «коллеги» пошли на уступки¹²². Но, как показали дальнейшие события, сделали они это, конечно, формально[42].

Вместе с тем подготовка к «восстанию осеннего урожая» шла полным ходом. В самом конце августа хунаньский партком постановил нанести основной удар в центральной части провинции — объединенными силами «крестьянской армии», остатки которой сохранились в уездах к востоку от Чанши, одного полка