считал Эрик. Во-первых, Мальвина была красивая. У нее были большие карие глаза, слегка курносый нос и длинные волосы. Во-вторых, она не походила на остальных девочек — спокойная, ко всем почему-то обращалась на «вы», никогда ни у кого не списывала, в игры с другими девчонками не играла. Из-за этого некоторые считали, что она зазнается и много корчит из себя. Эрик помнил, как классная на уроке математики завела ее в класс:
— Ребята, это Оля Рудзикайте, новенькая, знакомьтесь.
Девочка, наклонив голову к плечу, обвела глазами всех ребят. И Эрику показалось, что если он встретится сейчас взглядом с Мальвиной — так ее потом прозвали, — то та сразу догадается, как она ему понравилась.
Мальвина сидела в среднем ряду за второй партой, и Эрик, осторожно скосив глаза, мог незаметно для других разглядывать ее. На душе у него в такие минуты было светло и празднично. Его распирало безотчетное желание: засунув два пальца в рот, оглушительно свистнуть, чтоб у математички мел вывалился из рук, или сделать стойку на голове, но вместо этого, тяжело вздохнув, он отворачивался к окну и принимался рассматривать прохожих. А один раз Мальвина, видимо, почувствовав на себе его взгляд, обернулась. На секунду их глаза встретились, и еще долго потом, вспоминая тот миг, Эрик чувствовал, как сладко замирает у него сердце. Ему было стыдно неизвестно за что и хотелось дурачиться, петь или плакать. И тогда Эрик написал Мальвине записку.
Мария Кузьминична, стоя в двери, осмотрела притихшую спальню:
— Ну ладно, — проговорила она, — спокойной ночи. — И вышла, погасив свет.
Еще несколько минут в палате было тихо. Если бы Мария Кузьминична была человеком наблюдательным, она бы обратила внимание на эту непривычную, без перешептываний и смешков, мертвую тишину. Но она была человеком ненаблюдательным, к тому же ее ждали дома, ведь уже было как-никак десять вечера…
Первым подал голос Рыжий, остряк и поэтому всеобщий любимец:
— Эрик, ты уже спишь?
Эрик Пустовойтов лежал не двигаясь, забившись под одеяло и оставив лишь маленькую щелочку, чтобы дышать. Было ли ему страшно? Наверно, если можно назвать страхом ощущение безысходности, сосущее под ложечкой… Услыхав голос Рыжего, он поежился, и сердце, сорвавшись, забилось…
«Значит, правда?» — мелькнула догадка.
— Эрик спит, — Рыжий привстал на кровати. Спальня безмолвствовала. Это не входило в планы Рыжего. Если бы Эрик сейчас нашелся, что ответить, то, вполне возможно, у этой истории не было бы продолжения. Но Эрик смолчал. Тогда из дальнего угла раздался голос Штыря:
— Эй, Хряк, — обратился он к Зуйкову, который спал под выключателем. Он был самый толстый в классе, и за это ему доставалось чаще, чем другим. Как его только не дразнили: и Шпиг, и Жиртрест, и почему-то Сельдерей.
— Эй, Хряк, вруби свет. Разбираться будем.
Вспыхнул свет.
«Теперь — всё», — понял Эрик.
Рыжий, спрыгнув с кровати, подошел и сел на постель к Эрику. Зевая и ежась, встали еще человек десять. Кто-то спросил:
— Рыжий, глянь, может, он сдох от страха?
Рыжий, обрадованный всеобщим вниманием, сунул руку под одеяло:
— Нет, теплый еще…
— А может, он обоссался? — Раздались смешки.
— Ладно, — оборвал смех Штырь, — чего ржете? Человек влюбился, а вы…
— Влюбился! — хохот усилился. Штырь и сам, не сумев или не пожелав сдержать улыбку, усмехнулся:
— Ну что ты, Эрик? Давай расскажи нам всё. Как своим друзьям. А?
— Давай! — загалдели пацаны.
— Толкни речугу…
Кто-то потащил с Эрика одеяло. Тот судорожно вцепился в него, словно это была броня, но силы оказались слишком неравными.
— Ишь какой стеснительный… — прокомментировал Рыжий.
В конце концов одеяло у Эрика было отобрано, но он продолжал лежать с наивно закрытыми глазами.
— Угу-гу-гу, — дурашливо скривив лицо, Штырь дотронулся до плеча Эрика. — Р-р-ромео, подъе-о- м!
Эрик, дернув плечом, сбросил руку Штыря.
— Ох, какие мы сердитые… — пропел Штырь и вдруг, без замаха, саданул Эрику в бок. — Вставай, Эричек. Вставай, сыночек…
— Да велосипед ему сделать… — подал идею кто-то из сгрудившихся вокруг кровати пацанов.
— Точно, — поддержал идею Штырь, — давайте бумагу, спички…
Вставив клочок бумажки между пальцами ног Эрика, Рыжий поджег ее. Больше молчать было нельзя. Дернув ногой и сорвав пылающую бумажку, Эрик приподнялся:
— Ну чего надо?
— Ожил, — обрадовались пацаны.
— Эричек, — откуда-то из-за спины Рыжий извлек лист скомканной бумаги и помотал им перед носом похолодевшего Эрика. Первым его желанием было выхватить записку, но делать это было никак нельзя. Рыжий, конечно, только того и ждет… Поэтому Эрик слабо пошевелился и, покосившись на ухмыляющихся и ждущих представления пацанов, пожал плечами:
— Ну и что?
Сейчас главным для Эрика было, и он это понимал, не проявить своего интереса к записке. Чем равнодушнее будет он, тем больше вероятность, что всем эта история быстро наскучит.
— Ну и что?! Ну, Эрик дает! Ну и что! А? — как бы даже обиделся Рыжий.
Сдернув простыню с соседней постели, он обмотался ею и, подвывая, стал читать записку:
— «Алена! Ты очень красивая девочка. Ты мне нравишься. Давай с тобой дружить», — Рыжий сделал паузу, — подпись: «Эрик П.».
Спальня загудела:
— Во дает…
— Ромео…
— Это Мальвина, что ли?
— Кто ж еще?
— Что ты скажешь на это? — на правах самого сильного, развалясь на кровати Эрика, спросил Штырь.
Тот пожал плечами.
— Ответ, — произнес вдруг Рыжий.
Эрик вздрогнул: такого оборота он не ожидал.
— Ответ здесь, на этой же записке, — продолжал Рыжий. — «Хорошо. Оля».
Заметив недоверчивый взгляд Эрика, Рыжий ухмыльнулся:
— Не верит. На, читай! — И приблизил записку к самому носу Эрика.
Знакомый округлый почерк. Если бы можно было сейчас провалиться сквозь землю, раствориться, исчезнуть навсегда, Эрик без колебаний согласился бы.
— Мужики! — закричал вдруг Хряк. — Мужики, а не слабо Эрику пригласить Мальвину на свидание?!
— А что, давай! — тут же поддержал Хряка Рыжий.
— Пусть напишет ей приглашение…
— Что он ее любит…
— Что он жить без нее не может…
— Что он ее… — грязно выругался Хряк, и спальня поддержала его гомерическим хохотом.
