Брайту? Нет, лучше я позвоню в свой Комитет».
На экране появилась Анна Трейси, миловидная блондинка из Ливерпуля. Этой своей секретарше Волжин особенно симпатизировал, и сейчас невозмутимый вид Анны, мирно вязавшей при свете настольной лампы, как-то сразу успокоил его, все страхи показались далекими и нереальными.
— Анна, — сказал Волжин, — будьте добры, разыщите мне кассету с разговором Брайта и Джонсона, Боби Джонсона, и дайте ее, пожалуйста, на мой экран.
И пока стекло тихо мерцало в ожидании передачи, Волжин вспомнил, как Брайт, дико возмущаясь и не выбирая выражений, рассказывал о встрече с Бобби Джонсоном. Рассказ получился яркий, и Волжину его вполне хватило тогда, но теперь было интересно посмотреть на Джонсона повнимательнее.
Мелькнула надпись «Внимание!», потом дата, время и номер записи.
Названия не последовало — это была служебная пленка.
Джонсон вошел развязной походкой, закрыл дверь ногой и небрежно бросил:
— Salud, camarada!
Он был родом из Пуэрто-Рико и в детстве больше говорил на испанском, чем на английском. A camarada — это потому, что работников интерслужб, интеркомитетов и интеркомиссий часто в шутку называли интербригадовцами.
Брайт отреагировал спокойно.
— Добрый день, Боб, — сказал он. — Сигару? Виски?
— Я — спортсмен, — с достоинством ответил Джонсон.
Усевшись в кресло, он пододвинул к себе стул и водрузил на его спинку ноги, повернув к объективу рифленые подметки своих громадных кроссовок.
Брайт посмотрел на него грустно и спросил:
— Вы сумеете нам помочь, Боб?
— Запросто.
— Вы абсолютно уверены в этом?
— Ну, стопроцентную гарантию вы просите у Господа Бога, а я вам обещаю девяносто девять против одного. Вас устроит?
— А на один процент вы все-таки не уверены в себе?
— В себе я уверен на все сто. На один процент я не уверен в обстоятельствах. Всякое может случиться. Ну там, землетрясение, наводнение, метеоритный дождь, в конце концов. Понятно вам?
«Джонсон шутил тогда, — подумал Волжин, — а землетрясение произошло на самом деле».
— Ну, отсутствие метеоритов мы вам уж как-нибудь обеспечим, — сказал Брайт. — И все же. Почему вы так уверены в себе, Боб? У вас же лучший результат девять пятьдесят две, то есть восемь пятьдесят две с ходу, а инструкция требует восемь двадцать.
— Знаете, Брайт, с вашими дилетантскими познаниями в спорте лучше не рассуждать о таких вещах. Спасибо еще, что вы не забыли просто стартовый разгон и вычли секунду — другие и этого не делают, — но очень многого вы не учитываете. Во-первых, у меня с моими длинными ногами разница между результатами с места и с ходу одна и десять — одна и пятнадцать, во-вторых, существует масса методов улучшения результата, а у нас, у профессионалов, есть неписаный закон: никогда не нарушать враз больше одного, ну, максимум, двух правил ИААФ. Что такое ИААФ, вы еще помните? Или никогда не знали про Международную федерацию легкой атлетики? Так вот, все мои рекорды сделаны либо на «пружинных шипах», либо на «толкающей дорожке», либо на «анаболиках», либо на экспресс-допинге. Но ведь эффекты суммируются, если все применять одновременно. Наконец, есть средства, работающие вообще только один раз. К примеру, дислимитер Вайнека. Он, правда, рассчитан на стайеров, но и для нашего брата спринтера дает кое-что. Однако на психику эта мерзость влияет необратимо, поэтому дислимитер и применяли-то всего три раза в истории. Есть штуки еще страшнее. Состав нью-спид, например, от которого через двадцать часов мышцы теряют эластичность раз и навсегда. Его тоже применяли не часто: первый раз по недомыслию, а потом уже по расчету. Всегда ведь находились сволочи, которые за результат готовы были загубить человека. А результаты нью-спид давал, и результаты шикарные. Есть и еще целый ряд мощных средств, но их влияние на организм вообще неизвестно, их испытывали только на лошадях, и лошади, надо сказать, переносили поразному… Да, есть еще анизотропный бег Овчарникова-Вайнека. Оказалось, впрочем, что я к нему не способен, но престарелый Джек Фаст, тот самый Фаст — вы помните, конечно, — так старательно обучал меня, что я при всей своей природной бездарности освоил так называемый «финишный нырок». Его я тоже пока еще не применял — значит, и это у меня в запасе.
Брайт был просто огорошен таким обилием информации. Это теперь, спустя три года, он знал назубок все допинги, все самые современные технические средства и мог даже спросонья назвать не задумываясь десять лучших спринтеров мира всех времен, а тогда у него голова пошла кругом, и представилось вдруг, что этот парень запросто покроет сотку секунд за пять. «Я поверил в него», — признался тогда Брайт Волжину.
— И сколько вы хотите получить? — поинтересовался Брайт.
— Девять миллиардов долларов.
— Сколько?! — бывший генерал буквально открыл от удивления рот.
— Я прошу немного, — пояснил Джонсон. — Это лишь пятьдесят процентов от общей стоимости. Другой бы запросил девяносто или все сто. Ведь ценности извлекаю я, вы мне только ассистируете. К тому же я ликвидирую опасность. А во сколько вам обходится охрана? А?
Похоже было, что Брайт пропустил все это мимо ушей. Девять миллиардов подействовали на него, как ушат холодной воды. Вот тут-то он, видно, и решил, что Джонсон просто хвастун.
— Нет, — сказал Брайт, — на такие условия мы не согласны.
— А на другие условия не согласен я, — Боб поднялся. — Имейте в виду, Брайт, я проживу без вас, а вы без меня — вряд ли. Вы не найдете другого спринтера. Другого спринтера просто нет. Ни в России, ни в Германии, ни в Китае. Я — последний спринтер уходящего мира.
Потом он ослепительно улыбнулся белозубым ртом, словно вдруг из темноты сверкнула лампа- вспышка, и добавил с восхитительной небрежностью:
— Salud, camarada! Нужен буду — звоните.
«Да, — подумал Волжин, — не очень-то серьезно отнесся Брайт к «последнему спринтеру уходящего мира». Но Джонсон, кажется, не из обидчивых Джонсону нужны деньги. Интересно, зачем? «Зачем вам, Киса, деньги?» — вспомнил Волжин Остапа Бендера. — Действительно, дурацкий вопрос. Ну, ладно. Мы заплатим Джонсону — Джонсон спасет ценности. Или погибнет. Ясно одно: Джонсон не жулик. Самоубийца, маньяк, Герострат новоявленный, но не жулик. Ну, а если под Тоннелем не окажется ценностей, или не окажется бомбы, или, наконец, не окажется ничего — как тогда расплачиваться?»
На этот счет существовало много разных мнений, но теперь, когда великий спринтер был уже в пути, Волжин почему-то не сомневался, что меньше, чем девятью миллиардами, не отделаться, да к тому же скорей всего придется платить вперед.
— Мистер Волжин, можно вопрос?
Спрашивал молоденький сержант из охраны. Он в составе группы из пяти человек согласно предписанию сопровождал экспертную комиссию к Дамоклову Тоннелю.
— Спрашивайте, — сказал Волжин.
— Почему никто не нашел стопроцентного технического решения? Почему вы пошли на поводу у этого Дэммока и хотите угробить Джонсона? — выпалил сержант.
Волжин смерил юношу долгим взглядом. Потом ответил просто и спокойно:
— Да потому, что стопроцентного технического решения просто не существует. А вы, сержант, знаете такое?
— Сколько угодно.
Разговор становился забавным. Волжин любил такую игру: предложить какое-нибудь новое решение проблемы Дэммока, а потом детально, со вкусом раскритиковать его.
— И что же, например? — поинтересовался он.
— Ну, хотя бы телескопическую стрелу из пластика с манипуляторами на конце.
— Э, сержант, вы меня разочаровываете. Вы инструкцию-то читали?
— Я ее не осилил целиком, — честно признался тот.
