малыш.
...но что это за «Светлашка», уж больно примитивное, ванильное словцо, какое-то ограниченно- слащавое – так бурёнку можно назвать, что ли, даже «Светланка» деревней пахнет или люлькой... Человечек этот – сложный, подпорченный, но бесконечно уже милый моему сердцу – должен зваться только СВЕТИК!..
Вот что значит суффикс, ёшкин кот.
– Так, сейчас будет экзекуция мамы. Мама, смотри, как мы с Ромой слушаем «Рамштайн»! – восторженно Светик врубает на максимум «Мутер», вертит от меня к маме и обратно свой заученный оскал, как на пролетающих по Ленинградке плакатах... – Ой, а вон ещё один! И ещё дальше, видели?!.
Оказывается, всего их по Москве штук пятьдесят, а скоро её и в другой рекламе снимут – теперь уже от агентства «Кодус», но какое-то такое есть правило, что типа одна и та же девушка не может висеть вперемежку, кричит она мне в ухо.
Я всё же прекращаю навязанный маме металлический разгул. Я сбавляю громкость, я ставлю ей золотые восьмидесятые, Хулио Иглесиас, «Natalie» ... Спиною ловлю сзади токи благодарности, чувствую связующую нить поколений... Светик морщится, напрягает пафосно горлышко, открывает в такт недовольный ротик, размахивает руками, как в опере.
Мамина голова наконец вылезает между нами, вот это музыка, я понимаю...
– Какая у вас дочка, Анна, непосредственно всё воспринимает. Схватывает всё на лету... Умница.
(Умница принимает позу умницы, ручка на ручку, носик кверху, глазки оттопырены в познавательном рвении и на меня косятся.)
Ну прелесть. Не врезаться бы куда.
– Нет, серьёзно. Светлая головка, хорошие задатки...
– Ой тьфу-тьфу ведь и не учится толком а надо же кругом пятёрки английский опять же и в художественной гимнастике была бы как Кабаева сейчас да ей пророчили если б не травма так она в у-шу тренер души не чаял в Нидерландах первое место жаль только ездить Светлашке далеко сейчас же выпускной класс ну хочет в художественный как его но не знаю как там же графика а красками абстракции это мы можем да Светлаш вот теперь лошадки у неё значит ой и модельный этот бизнес конечно всё успевает когда и со школы её отпросишь а сейчас же выпускной класс ну вот пока идут учителя навстречу сентябрь дай бог во Францию вот сейчас если решится Милан поедет Светка и там и здесь и как успевает а Рудик-то Рудик ревнует что брось ты мам привязанность у человека а Стас ну вы знаете он же её с малых лет что называется вот Светке скоро шестнадцать конец всем мужчинам говорит в шутку так но я считаю если школе не вредит можно самая работа пойдёт самые съёмки говорит вон японцы говорит из двадцати девчонок ну как так сразу Свету нам только Свету а вот лицо наверно лицо у неё ну пускай главное я считаю учёба как говорится профессия а то модель а что модель сегодня модель а завтра как говорится...
Мамааннин голос мерно струится сзади, иногда приглушаемый музыкой. Света утонула – спряталась от нависшей над обрывом сиденья маминой головы, невидимо для неё иллюстрирует монолог гримасками. У них здорово выходит, иногда очень смешно. А смеяться я особо не могу – получается, заложу проказницу.
Иногда только ущипну её за острую коленку.
– Учёба оно, конечно, главное, но ещё главнее девочке в таких условиях (щипок!) не испортиться, – говорю я (я ведь старший товарищ или кто?).
– Правильно, Роман. Но тут, я считаю, вы их сами портите.
– Кто это, кто это, как это?
– Ну кто, молодые люди – подарками да знаками внимания...
Так. Это что ещё. На секунду отхлынывает вселенная, руль уходит из-под руки. Меня мешают с какими- то молодыми людьми?!! Да поймите же вы все, наконец, что я... что я... я!!!
Всё мужество предков сверкнуло в моём взгляде. Я обратил его направо. Что я скажу, я не знаю, но это будет... будет!!!
– Так. Мама Анна. И ты, Светик. Возможно, я что-то опережаю, лезу, как говорится, на рожон... Вы, Анна, меня вообще первый раз видите... Но хочу, чтобы вы поняли меня, моё отношение к Свете как мужчины. Извините, но я не боюсь показаться нескромным, просто поверьте мне, это не слова... Я не хотел бы, прямо скажу, ассоциироваться в вашем представлении с... другими молодыми людьми. Не потому, что я хороший, а все они плохие. Просто... извините, я не верю в их искренность. Искренности сейчас – днём с огнём!!...
(Откровенность, наверно, имеет свою особую силу. Потому что мама с дочкой серьёзно так меня разглядывают, у них даже выражения лиц одинаковые, а они об этом не знают, ха-ха, их же разделяет спинка сиденья! И чего я такого говорю-то?.. Иногда всё же надо посмотреть на дорогу – вон разворот на проспекте Мира чуть не проехал.)
– Разрешите, мама Анна, быть вашей дочери искренним и бескорыстным другом!
И надо видеть, обязательно видеть, как мама с дочкой симметрично и одновременно подаются друг другу навстречу, – чтоб встретиться глаза в глаза и отразиться в них собою!
8
– Пррьвэ-эт, стрекоза-пляжница!
– (Ха-ха.) Прьвэ-эт, Ро-о-омик! А как ты узнал, что я на пляже?
– Так там у тебя вокруг птички, малышня плещется!..
– (Ха-ха.) Я с родителями в Троицком. Тут лошадки, я сейчас буду кататься!
– Маленькая девочка – серебристый голосо-о-ок!
– (Ха-ха.) Ро-о-омик! Представляешь себе, я с утра пошла гулять с подружкой на ВДНХ, надела, конечно, твоё платье – а какие-то идиоты пристали, поедем с нами, деньги высунули, а когда поняли, что им не светит, то все ноги облапали – знаешь, как неприятно!
(Та-ак, первые издержки строительства вселенной.)
– Ур-роды! – я вскипел. – Где же, малыш, твоё у-шу... А ничего, вот будешь знать, как без Ромы платья надевать короткие.
– Нет-нет, я его теперь никуда-никуда, только с тобой, Ро-о-омик! Тут вот мама тебе привет передаёт.
– Да-а-а? Ну ей тоже... поцелуй от меня ручку.
– Нет уж, ручки сам целуй...
– Не сердится на меня, что вчера поздно тебя привёз?
– Да нет, всё нормально. С тобой же можно. Ой, ой, Рома, крабик!! Какой красивый. Чуть на него не наступила... Это я тут хожу, мочу ножки. Бе-едненький, беги отсюда, пока тебя тут не задавили!.. Побежал, побежал...
– Сколько раз купалась, русалка?
– Нисколько. Я в этой воде не плаваю. Ты что-о, ты б видел, сколько здесь наро-оду – всякие тётки, мужики пузатые... И ещё я боюсь – говорят, в Москве-реке уже трёхголовых рыб вылавливают.
– Трусишка. Там же очень жарко.
– Да, а зато знаешь как загорела вся, у меня такая полоска белая уже на попе!
– То есть готовишься к нашей сегодняшней встрече.
– Н-н-ну да. Ой, одну секундочку... Это я уже на верблюда залезла, ой, такой живой холмик, какой классный, краса-авчик, краса-авчик – это я его глажу. А, я забыла сказать – я здесь случайно совершенно Виталика встретила – ну, помнишь, я говорила? – тренера по конному спорту, он тут с лошадками и верблюдом... Созвонимся попозже, ладно?.. Ты ведь ещё работаешь? Часов в пять. Пока!
Ещё одну блаженную минуту поваляюсь на ковре... Только что на нём был убит пресс. Возмущённая перистальтика гоняет волнами по организму метаболическую бодрость. От Светиных звуков вырастает во мне лепесток. Я знаю, я вижу, что будет сегодня. Что выйдет из первого перегляда, когда она впорхнёт в машину... Сегодня мы, взявшись за руки, поедем ко мне! Я почуял это с первых её ноток. Сладкие вибрации неизбежности.
Я закидываю голову и улыбаюсь во весь шкаф (лицо в зеркале свисает от носа к ушам). Потерпите, бархатный ковёр, розовое зеркало! Замрите на несколько долгожданных часов. Скоро-скоро зальёт она вас дивными своими изгибами, юными своими трелями. Тот лепесток во мне растёт, пульсируя, – и вот уж неуёмным стеблем прёт он из меня, опаляет горло.
