Стулик

доверчивым и душным обещаньем чуда.

...в самом сердце начала зреет завязь конца...

IV. ЗАКАТ

18

Солёные всхлипы обдают ухо. Прохладная невесомость, ласковое постоянство. Покой и равномерно искрящаяся, ничем не нарушаемая бесконечность. На горизонте, правда, завис парус. Если совсем прищуриться, его можно потрогать, как будто он маленький и бумажный. Я лежу щекою на воде. На том живом, изменчивом и зыбком, что превращается, с упорным постоянством, само в себя. Равномерное колыхание матраса меняет ритмы организма, и кажется уже, ты был всегда и будешь вечно, и равнодушие вечности подступает к немеющему сознанию, как кормилица к грудничку.

...ты всегда права, стихия! О, ты – большая скромница, ты даже мимикрируешь. Меняешь цвет, как хамелеон. Дружишь со всеми, кто рядом. Ветру отвечаешь волнами. Солнцу отвечаешь искрением. Моё тело вымещает тебя, а ты говоришь ему на своём языке – ласковом и равнодушном: добро пожаловать, я уступаю, и в податливости твоей гигантская сила. Сила эта центростремительна. Это сила коллапса. Сила забвения. Ты уже гипнотизируешь, поглощаешь, забираешь к себе. Но... я тебе не нужен! Смотри – вот я уже проснулся. Я помню – я другой, и тёплые объятья наши иллюзорны и прохладны, и бесконечно мы близки и так же далеки.

...а знаешь, почему? Да потому, что для меня весь смысл – в чередовании событий, да ещё в погоне за тем самым неуловимым моментом, который наконец-то сделает меня счастливым. Ты же, о бесстрастная и чуждая стихия! – этим моментом ты живёшь... ты счастлива всегда... и с холодной улыбкой своею созерцаешь ты сиюминутность, длящуюся вечность!! (Вот – наконец – вырвалось то, что скопилось у горла.)

...и в несоприкасаемости наших смыслов и есть весь смысл бытия и равновесие природы!

С размаху окунаю голову и открываю под водой глаза. Косяк усталых рыбок струсил, дёрнулся, пошёл на глубину. Прошу меня простить, опять я со своей непрошеной патетикой, и у меня похмелье. Здесь оно однозначно и свинцово, как приговор военного суда. (Да извинит мне Веня Ерофеев[16] сие никчёмное сравнение!) Свинец оковывает кровь, и морской воздух уже не служит паллиативом. Зачем, о Боже, дал ты смешать мне их напитки?..

О, как далёко берег! Навязчивое сожаление о вчерашнем бередит мне душу, пока я подгрёбываю по направлению. Моя печаль отрывочна, раскаяние неконструктивно. Мне вроде не в чем так себя корить, но в моих грёзах первый кипрский вечер выглядел иначе. Кто мог подумать, что в десять вечера ресторан в отеле уже затих, а на весь курортный город, горящий мёртвыми витринами, открыта единственная пиццерия? И мы, разодетые, будем жевать на нашем торжественном взводе вашу резиновую пиццу и запивать её тёплым виски!! (Это надо же: льда – нету!..) Под шелест уборки, громыхание послушных стуликов, запрокидываемых на столы... Светин взгляд отсутствует. Я реанимирую обманутый праздник каким-то нелепым тостом... Извините – сандэй. Воскресенье здесь священно, как в Индии корова.

Зато: огромная очередь на дискотеку. Портал её футуристичен. Очередь дисциплинированна. Мы идём без очереди. Кто нас остановит? Мы идём не спеша, под руку. Мы деловиты. На мне белоснежная рубашка «Гараж». У неё повязка на бедре и голые ноги на копытах. Очередь смотрит на нас с уважением. Внутри, однако, давка за напитками. Стойка мокрая и не очень чистая. Файв паундз – много это или мало?.. Виски, джин, ром. И всё ведь у них какое-то местное. Тьфу. Ром, виски-колу, Ром!.. Сейчас будут палить из пушки. Из какой ещё пушки?! Пена столбом забила на танцпол. Плюгавые подростки строятся под столб в очередь. Барахтаются, как поросята, в озерках из пенной взвеси. Тыкают вовсю на Светины опасливо ступающие страусиные ноги. Какие уроды, кричит мне на ухо Света... У-у-ух! – я подставляюсь под пушку, принимаю рыхлые удары струи, я весь воздушный, белый, в пюре... (Интересно, можно оценить снаружи, сколь изрядно уже я весел?..) Света плачет на банкетке. Плачет?! Я не понимаю: что, опять из-за Марины?!!...

Я уже почти спасаюсь, давит бремя пережитого, припекает сверху, гонит прочь от здешней тяжёлой глубоководной мысли... Я работаю руками, быстрей-быстрей к берегу.

(Вот со стороны-то, наверно, прикольно – Солнце, Море и Рома!..)

Сегодня утром началась новая жизнь. Началась она с ровного попискивания птичек, солнца, рвущегося в портьеру, с квадратного потолка над квадратной головой, заставившего вздрогнуть: где я?.. Началась она с какого-то дивного алого цветка, до которого я дотянулся прямо с балкона, чтоб поднести покаянно к Светиному приоткрытому сопящему ротику. С её заспанных глаз, подёрнутых уже памятью вчерашнего, но всё же счастливых:

– Первое утро на Кипре!..

Эх, Светик! Спасибо тебе за позитив и за тактичность. Я собираю уверенную улыбку. Я обещаю, как мужчина: больше не повторится. Всё забыли, ладно?.. сейчас на пляж и – в сказку.

Ничего не ответила Светик. Глазами только повела и бойко засобиралась – маска, йо-йо, сигареты, Гарри Поттер... И в движениях наших была приятная суетливость, возбуждённая неприкаянность начала.

Но как же это вдруг очутился я посреди моря? Один?? До пляжа-то мы так и не дошли. Тут же, утомлённые солнцем, и упали в бассейн. Был как раз обед – единственное место поесть почему-то у бассейна, и голые неспортивного вида люди потребляли гамбургеры и жирную картошку. Зрелище глаз не радовало. Чёрная тоска по турецким и египетским олл-инклюзивам охватила меня, и я попросил пива. Да, самого безобидного ледяного пива. Залить раскалённый чугун, клокочущий в голове.

– Роман. Я против пива, – вдруг заявляет Света.

Ага! Против ты. Мой чугун бьёт через край, он готов уже выплеснуться на праведную писклю. Пришлось девчонку наказать. Ни слова не сказать. Выпрыгнуть махом из воды, оставить ей любимый картофель-фри с кока-колой – и испариться.

– Тяжело тебе, Рома.

Ба! Так это ж Перец – головкой красной из воды-то вынырнул, и не глумится вовсе, а вроде факт констатирует.

– Перчик, как я рад тебе! Поговори со мной. Не исчезай, поплавай. Я тебя на матрасик даже могу взять.

– Благодарствуй, не положено нам. Так тяжело ведь?..

– Ох, тяжело, брат, – отвечаю. – Видишь ли... мучение не столько физического, сколько... интеллектуального порядка. Дилемма. Вот выпью я сейчас – и будет легко мне... понимаешь?

– Конечно, понимаю, Рома. Ты продолжай, пожалуйста.

– ...ещё выпью – ещё лучше, ну и дальше. И на таком вот искусственном взводе будем мы воспринимать реальность. Но! Тогда это ведь не совсем же я буду уже?.. Краски-то кругом другие, шальные, угарные, – и Света, значит, ненастоящая. А... вот если вообще не похмелиться, например, так это ж какая мука... но – преодоление! И в конце туннеля – голова ясная, открытая для всяческих оценок.

Перец на спинку перевернулся. Задумался.

– И что ж, в Москве не оценил ещё? А?.. В «Кабане». Представление-то какое тебе устроили... Всё зря? Сюда привёз, чтоб приглядеться?

– Ну да. Ведь в необычной обстановке можно увидеть человека с новой, порою неожиданной стороны...

– Ага. А пил тогда зачем?

– Ну как же. Свобода. Вместе. Праздник!

– Нет, Рома. Пил ты потому, что вместе-то как раз ты быть боишься. Потому что там, внутри, где раньше срывал ты всякие колокольчики свои да незабудки, боишься ты увидеть пустоту...

Наверное, я сильно обгорел, думаю я, подплываючи. Так мне, впрочем, и надо. Солнце слепит, сводит спину. Вокруг уже много голов, а впереди открылись человеческие залежи, полоса голых тел под шеренгой синих зонтиков. Над ними, поодаль, невзрачная отсюда сероватая конструкция с неубедительной вывеской: «Dome hotel». Дом наш то есть. И почему-то четыре хлипкие звёздочки рядом, а в Москве на буклете было пять, я точно помню. Это всё меня сильно раздражает, просто бесит. Я не знаю, что я вообще здесь делаю. Что принесло меня сюда! Это надо же – приехал за счастием. Это надо – на свои же деньги, и так мучаться!!