Шепардс-Буш на работу. Всегда, но не сегодня. Сегодня, отправившись, как обычно, на работу, к своему удивлению, я совершенно не чувствую ненависти к распираемым людьми подземельям метро. Я вежливо отступаю назад, даю людям возможность выйти из поезда и только потом бросаюсь вперед в стремлении оккупировать пусть не сиденье, но хотя бы кусочек пола в вагоне. Я улыбаюсь… всем подряд. Меня даже не беспокоит, что никто не улыбается в ответ.
Я приезжаю на работу еще до девяти часов. Против обыкновения, я не злюсь, когда вижу, что Салли, моя сменщица, в который раз оставила мне всю бумажную работу. Я не теряю спокойствия, даже когда обнаруживаю, что она записала двух первых пациентов на одно и то же время и они теперь с возмущением смотрят на меня. Всю первую половину дня я работаю с беспрецедентной эффективностью и доброжелательностью, а когда подходит время ленча, вместо того, чтобы уныло жевать извлеченный из шкафа — а до этого принесенный из дома — сандвич с ветчиной, я решаю пойти на улицу подышать свежим воздухом. Может быть, я даже побалую себя и съем сандвич в маленьком итальянском кафе на углу, которое называется «Кафе Бьянки».
Шепардс-Буш словно охвачен броуновским движением. В нем участвует одна монахиня, целая бригада рабочих-строителей, несколько пожилых пар и матерей с колясками, парочка пижонов и средних размеров стадо вышедших покурить офисных работников. Меня до глубины души поражает, как велик мир. Конечно, все это каждый день мельтешит перед глазами, но я будто только что заметила, что все люди вокруг живут своей жизнью. И никто из них не имеет никакого отношения ни к Оскару, ни к моей сердечной ране. Мысль бьет меня по голове, словно упавший с крыши кирпич, но, странным образом, от нее мне становится легче. Оказывается, Оскар и мое разбитое сердце — это еще не вся вселенная.
В ранней молодости, когда я только открыла в себе любовь к хорошей книге, у меня укоренилась привычка приходить в книжные магазины и подолгу смотреть на длинные ряды стоящих на полках томов. В такие моменты меня охватывало лихорадочное возбуждение. Я каждый раз уходила из магазина с новой «жизнью» под мышкой — и проживала ее вместе с героями книги, восхищаясь одними, осуждая других, участвуя в приключениях третьих и радуясь удачам четвертых. Книги воспитали во мне страсть к путешествиям, так как показали мне, сколько всего происходит на свете и какой интересной, захватывающей и насыщенной бывает жизнь. И то время, когда я сама бродила по свету, было именно таким — наполненным действием, движением и впечатлениями.
До сегодняшнего дня я не понимала, что из-за неудачи с Оскаром я разучилась жить и начала лишь существовать. Я потеряла импульс движения и остановилась, словно автомобиль с заглохшим двигателем. Но вдруг этот анабиоз прошел. Я возвращаюсь. Еще немного — и я снова полечу вперед на бешеной скорости. Я ощущаю совершенно то же, что чувствовала в тот день, когда покидала Австралию: волнение, предвкушение и радость.
Я пишу Стиви игривые сообщения.
Стиви забавный и умный. Благодаря ему я вспоминаю, что я в общем-то тоже. Наши с ним разговоры пересыпаны его остроумными, суховатыми комментариями и украшены напетыми им строчками из песен. Он умеет слушать. Создается впечатление, будто он считает, что все, что я говорю, — важно и интересно. Мы с Эдди провели со Стиви три замечательных дня. Я и не представляла, что в Музее наук так здорово. Я столько всего не знала о законе Ньютона, космических путешествиях, экологии и еще тысяче вещей. Здорово, на самом деле. И уж чего я совсем не ожидала — это что почерпну здесь много нового о механике сексуального влечения.
Например, мягкие волоски на руках Стиви — в голубом свете, который доминирует в одном из залов музея, они совершенно неотразимы. Мне пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы удержаться и не погладить их. Музей наук также вооружил меня обширными знаниями о строении костей, потому что, пока Стиви и Эдди разглядывали модели ракет — а это заняло у них целую вечность, — я изучала линию подбородка и скул Стиви. Без сценического костюма он не очень похож на Элвиса. У него волосы средней длины, с некоторым намеренным беспорядком в прическе, а нижняя челюсть гораздо менее массивная, чем у короля рок-н-ролла. В образе Элвиса он излучает загадочность и артистическую отстраненность, в то время как обычный Стиви — простой и открытый парень. Он именно артист: перевоплощаясь в Элвиса, он изменяется сообразно исполняемой роли. В жизни Стиви весь на виду. Окружающий его ореол таинственности улетучивается, как только он сходит со сцены. И мне это нравится.
В воскресенье мы прошлись по торговым рядам в Камдене. Продающиеся там вещи и безделушки, в основном объективно ненужные и часто безвкусные до убожества, на этот раз приобрели в моих глазах какое-то скромное очарование. На вазах, картинах, предметах мебели играл солнечный свет, а Стиви держал меня за руку — как мне было не купить что-нибудь, чего я не могла себе позволить? И теперь я не знаю, как найти в моей крохотной кухне место для большой светло-лиловой полки под вино. Свеча (в виде обнаженных мужчины и женщины) неплохо смотрится в окне ванной комнаты. Все дело в том, что рядом со Стиви я тоже будто купаюсь в солнечном свете. Так что, принимая во внимание обстоятельства, мне можно простить покупку двух бессмысленных предметов, приобретенных без всякой цели, просто оттого, что мне было хорошо.
Белла — единственная муха в моем варенье. Она дуется на меня за то, что я не ушла с ней из паба в пятницу, — или лежит при смерти и не может поднять телефонную трубку. Я уж и не знаю, что было бы лучше. Мне определенно не хочется быть причиной и в особенности жертвой ее плохого настроения. Еще недавно позвонить ей и поболтать всласть было для меня одним из самых больших удовольствий в жизни. А сейчас, когда я вся трещу по швам от новостей, она не берет трубку. Вчера она отменила наш традиционный утренний кофе. Ее молчание для меня как пытка водой. Еще неделю назад я бы не стала настаивать и просто дождалась бы ее звонка — у меня начисто отсутствовала уверенность в своих силах, необходимая для того, чтобы отстаивать свою позицию в споре. Но сейчас я решаю встать на путь активных действий — пусть даже эти действия выразятся в простом звонке Амели. Может быть, она сможет пролить свет на происходящее. Я беру в руки мобильный телефон.
— Привет, Амели. Это Лаура.
— Привет, Лаура. — Ее голос, как обычно, излучает тепло. — Как ты?
— Замечательно. Все настолько хорошо, что даже не верится. — Я не удерживаюсь и хихикаю.
— И со Стиви все в порядке, как я понимаю?
— Точно. — Усилием воли я задерживаю в себе поток счастливых излияний и заставляю себя сменить тему. — Тебе Белла, случайно, не звонила? — спрашиваю я, стараясь, чтобы вопрос прозвучал как бы между делом.
— Я не разговаривала с ней с субботы.
В субботу Белла завтракала с Амели, но мы со Стиви не застали ее, когда забирали Эдди. Наверное, мы разминулись с ней всего на несколько минут, потому что Эдди, похоже, был уверен, что она еще там. Этого, естественно, не могло быть, так как в доме не было заметно никаких признаков ее присутствия. Не пряталась же она в чулане, в самом деле?
— Она вчера отменила встречу со мной — без всяких объяснений. И она не отвечает на мои звонки. Может быть, она больна? — спрашиваю я.
— Да, может быть, и так, — отвечает Амели, но в ее голосе не слышится особого беспокойства.
— Я хотела сказать ей, что Стиви не уличный музыкант, — он школьный учитель. Она так боялась, что я начну встречаться с кем-нибудь, кто мне не подходит. Я просто хотела ее успокоить.
— Предоставь это мне, — говорит Амели. — Работай спокойно. Я позвоню ей и узнаю, что с ней такое.
Я благодарю Амели и вешаю трубку. Я испытываю облегчение оттого, что она взяла ситуацию на себя. Ни с моей, ни с ее стороны ничего не было сказано прямо, но я почувствовала, что Амели разделяет мое убеждение, что Белла игнорирует меня из-за своего неприятия двойников Элвиса. И, похоже, почти патологической антипатии к Стиви Джонсу.
17. ТЕПЕРЬ ИЛИ НИКОГДА
