- Надо будет это воспоминание отложить. Потому что завтра вечером мы постучимся к нему в дверь, - сказал Квазимодо.
- Он может нас не принять, - заметил Джованни.
- Если он даже нас не примет, то примет драконовские меры, окружит себя верными телохранителями, которые помешают решительному объяснению. Не говоря о том, что нас тщательно обыщут часовые при входе... - сказал Марчелло.
- Ты хочешь сказать, что мы отложим посещение, чтобы добраться до него где-нибудь в другом месте?
- Нет, - сказал Марчелло. - Просто наше посещение будет неожиданным, без уведомления. Мы вырастем, будто духи. У меня есть отменный план...
Официант, вошедший в их секретную отдельную кабину с подносом дымящейся пиццы и тремя бутылками красного вина для тайной вечери этой заговорщицкой банды, вынудил его понизить голос, сменить выражение лица. Теперь оно было глуповатое, но с гениальной усмешкой.
Логово Карузо находилось в лесных краях Нью-Джерси. Это было огромное имение, настоящее ранчо на живописном берегу Гудзона, где воды реки вновь обретают свою кристальную чистоту после загрязненного Манхэттена, влекомые, как искупившие грехи паломники, к идиллическим Медвежьим горам. Это была внушительная вилла богатого ньюйоркца, настоящий храм спокойствия, с большой белой моторной яхтой у частного причала. Пассажиры с проходящих мимо речных пароходов глядели на нее с восхищением и завистью, особенно те, которых американское экономическое чудо окончательно забыло, как забывает вожделенный брак несчастных старых дев. Немногие знали, что в этом храме спокойствия свил себе гнездо настоящий сатана, с достославным преступным прошлым.
В этот вечер Боккачио Карузо мобилизовал свою память, стараясь вспомнить в мельчайших подробностях кусочек из прошлого: эротическую ночь, которую ему подарил много лет назад дорогой друг, шейх Сулейман-аль-Нариддин, послав в качестве подарка на ложе трех прекрасных одалисок. Карузо отдал распоряжение своему секретарю Федерико, чтобы никто и ни под каким предлогом его не беспокоил, и удалился в самую глубину своей личной жизни, исполненный решимости послужить сегодня вечером с особенным рвением великой цели своего сексуального возрождения.
Он был малорослым пожилым человеком, но с живым лицом, без двойных подбородков и дряблых складок - оно напоминало глянцевый панцирь краба, с бусинками глаз, вылупленных из орбит, как изготовленные к бою рога. Душа его была соответствующей: в ней была боевая сила кусающей клешни. Даже походка напоминала крабью - особенно сегодня вечером, когда он надел широкий халат, подарок шейха. Комната была декорирована в том же духе: восточный полумрак, толстые ковры, развешанные по стенам, низкий диван с вышитыми золотыми подушками, мангал с ароматическими фимиамами, наргиле с янтарным мундштуком... Не хватало только трех одалисок, но они непременно должны прибыть. Карузо ожидал их, сидя на диване, подогнув ноги и глядя вниз с полным сосредоточением на свои молчаливые яйца, с безумной надеждой бедного кочевника пустыни, когда тот мечтает во время головокружения от голода о будущих нефтяных источниках, которые забьют на его бесплодных владениях, чтобы сделать его раз и навсегда богатым шейхом.
Автомобиль с одалисками проехал точно в назначенный час свидания сквозь движимые электричеством стальные ворота. За рулем сидел доктор Кавальеро, и его медовая, жеманная улыбка была лучшим пропуском для охранников. Разумеется, они не могли увидеть в темноте, что одна из одалисок целила в голову врача из длинноствольного револьвера, скрытого под широким рукавом.
Не понял ничего и Федерико, который провел их в дом через дверь с выразительной немотой вышколенного евнуха - он тоже делал это по принуждению, чтобы создать соответствующую атмосферу... Он довел три закутанные в черное тени и врача до лестницы и пропустил их одних на второй этаж - доктор не хотел, чтобы за опытами следили чужие глаза и уши даже и таких доверенных людей, как Федерико. Постучали в дверь падроне: тот пригласил войти арабской фразой, чувственной и сладостной, как воркование влюбленного голубка. Но в ту же секунду выкрикнул по-итальянски невообразимое ругательство, узнав трех верзил, которые неожиданно возникли, скинув паранджи.
Его скрутили, с тактом и уважением - насколько это было возможно, - прежде чем он успел выхватить пистолет из-под большой диванной подушки.
- Не гневайся, падроне. Это был единственный способ поговорить с тобой так, чтобы нам никто не мешал, - сказал Марчелло.
Падроне даже не удостоил его взглядом. Он повернулся к двум другим. К крупному, бычеглазому Квазимодо и худому, стройному, высокому, с маниакальным взглядом Джованни.
- Наверняка это он вас совратил. Я всегда подозревал, что вскормил скорпиона, ядовито-коварного. Но вам-то я слепо доверял. Как же ты осмелился, Квазимодо? Стыдно, Джованни!
Как все властители, он умел мастерски использовать мудрое оружие «разделяй и властвуй» и пустил его в ход, напомнив двум заместителям, что представляет собой для них Боккачио Тарантелле, или Карузо. Он корень дерева, а они его ветви. Из маленьких веточек он сделал их гигантскими стволами. Или они забыли, что он целых десять лет питал их соком своего отцовского сердца? Забыл Квазимодо, как он его спас от Синг-Синга, от пожизненного заключения, заплатив сто тысяч долларов за то, чтобы судьи свалили его преступление на невиновного беднягу?
А Джованни? Забыл он, как его поймал в ловушку Паганини с помощью той красивой наркоманки из Гонконга, которая притворялась влюбленной в него и поила его ложью и опиумом? Совет «семьи» постановил бросить Джованни на произвол судьбы. «На что нам сдался этот ничтожный наркоман? Он по своей собственной вине попал в руки Паганини...» -вот как они говорили. Однако Боккачио Карузо любил своего Джованни. И не хотел, чтобы с него с живого содрали шкуру негодяи Паганини, которые подвесили его за подмышки на крюке в одном подвале в Бронксе. Он устроил целое сражение, чтобы его освободить, -трое отборных мафиози были убиты в этой ночной вылазке. Он пожертвовал ими ради своего любимого Джованни. И какова же теперь отплата? Э-эх! Безумцы, безумцы! На что же они рассчитывают? Что, если, они его убьют и его место займет узурпатор Марчелло Фумо, то они останутся в живых? Да они шутят! Тот их быстренько уничтожит, чтобы потом свалить на них ответственность за убийство падроне. Он знает эти штучки, подлый Иуда. Он этому научился, изучая всемирную историю - Макиавелли, Меттерниха, Геббельса, Сталина и других - в Беркли и Гарварде, куда его послал сам же Боккачио Карузо дли получения образования, чтобы у «семьи» был дипломированный специалист по подобным вопросам. Возможно, позднее он стал бы профессором, ректором, может, даже конгрессменом. А почему бы и нет, скажем, министром иностранных дел или мэром крупного города, Чикаго, например? Вот какие благородные, честолюбивые замыслы питал добрый падроне в отношении Марчелло Фумо. И как ему сегодня собирается отплатить этот двуличный? Гангстерским налетом. С тремя пистолетами, приставленными к животу благодетеля и готовыми выстрелить! Позор вам... О, безумцы, безумцы!
Оружие «разделяй и властвуй» стало в руках падроне пулеметом, извергавшим тысячи слов в минуту. Он не давал им перевести дух, он парализовал их, онемевших в восточной полутьме комнаты. Они стояли втроем плечо к плечу, с пистолетами в руках, но сердца их утратили взаимную сплоченность боевого порядка, разбегались направо и налево, и каждое искало свою собственную норку, чтобы спрятаться, -как это бывает при мощных бомбардировках.
Крабьи глаза падроне, круглые как фары с радиусом в 180 градусов, заметили растерянность противника. Следующий ход должен был привести их в настоящее бегство.
- Итак, вперед. Убей меня, Иуда. Что ты ждешь? - закричал он с вызовом, обращаясь к Марчелло, и распахнул свой халат, обнажив старческую наготу вплоть до сдутых, лохматых мешочков, свисавших, как покрытые паутиной куколки гусеницы с гнилой ветки.
Однако те совсем не заметили его старческого убожества внизу: их глаза и души захватила храбрость падроне, который встречал смерть с гордо поднятой головой, в юношеской позе героической эрекции.
- Но мы пришли не убивать тебя, падроне. Я по крайней мере даже и не подумывал об этом, - наконец раскрыл рот смущенный Квазимодо.
- И я об этом не думал, - заверил оправдывающимся голосом Джованни.
- И я... - вынужденно последовал за большинством Марчелло.
- В отношении тебя я сомневаюсь, - сказал последнему падроне. - Но в конце концов... Зачем же вы тогда пришли?
