этот бродяга приехал из Лос-Анджелеса?
- Он без смокинга, - сказал Карузо.
- И без приглашения, конечно... - вознегодовал Паганини.
- На твоем месте, я бы повернулся спиной к этому ничтожеству...
- Он сын Риакони, дорогой Боккачио. Знаешь, кем был его отец для меня... Лучшим другом!
- А для меня - злейшим врагом...
- Уж оставь ты это сейчас... Покойнику простительно...
- Да я и не говорю ничего... С момента, когда я возложил венок на его катафалк, я забыл о том, что он мне сделал, - сказал Карузо. - И я даже порадовался, что ты покровительствуешь его сироте. Мы, мафиози, -рыцари в отношении сирот и вдов павших. Какие бы они ни были. Друзья и враги... Однако этот Валентино злоупотребил твоим расположением...
- Он не очень-то умен...
- Но должен понимать, какую ответственность несет падроне, и не надоедать ему... Особенно сейчас, когда у тебя такая драма...
- Разве он об этом знает, Боккачио? Если бы все, кто ежедневно просит моего покровительства, знали, сколь необходимо нам самим сочувствие...
- Ты говоришь это мне, Игнацио?..
Лощеный метрдотель подошел к ним в надежде на двацатидолларовые чаевые.
- Мистер Паганини, - сказал он, - тот пьяный у двери утверждает, что вы будете рады его видеть...
Паганини повернулся к Карузо:
- Позову его на минутку? Деньги ему нужны, каналье. Он все время остается без денег, приезжая в Нью-Йорк. Дам ему долларов сто, чтобы ушел...
- Пустим его к нам в ложу в таком скверном виде? Он из нас посмешище сделает, Игнацио... Лучше подойди дай ему там, снаружи, что он просит, пусть садится в свою машину и убирается отсюда.
- Ты прав... Так я смогу немного отодрать его за уши...
- Посильнее их ему надери, - сказал Карузо.
Игнацио Паганини вышел медленным, величественным шагом в фойе, где еще бушевал Валентино, угрожавший официантам и швейцарам.
- Знаете, что с вами сделает мой покровитель Игнацио Паганини, если вы мне не разрешите пройти? Он вырвет вам язык и засунет его в зад. Он это много раз делал тем, кто осмеливался оскорбить сироту незабвенного Риакони...
Появление Игнацио Паганини позволило швейцарам вздохнуть с облегчением.
- Иди в свою машину и немедленно уезжай, - приказал он пьяному Валентино, который напряг внимание и весь сдулся перед своим сердитым покровителем, как дырявая камера.
Тот сам довел его до угла, где был припаркован взятый напрокат лимузин. Валентино сел за руль, а Паганини нагнулся к окну, чтобы вразумить его еще раз. Но лишь дьявол услышал их сатанинский разговор.
- Зачем ты приехал так неожиданно, сын мой? - спросил Паганини с отеческой нежностью. - Что-то случилось?
- Нет, отец, - сказал Валентино, меняя лицо и голос. - Так просто, хотел немного поглядеть на последнюю фазу великого трюка. В конце концов, ведь я одно из его главных действующих лиц...
- Главное... Это ты мне подал гениальную идею использовать бастарда от моего юношеского каприза в моей смертельной игре с Карузо...
- А что на самом деле говорит эта старая лиса? Когда он рассчитается с Марио?
- Скоро... В течение какого-нибудь месяца, не более. Он затягивает убийство, чтобы меня помучить. Так он говорит... Можно подумать, меня гвоздь раскаленный жжет из-за бедняги из Греции, когда я целых тридцать лет ни разу не вспомнил о его существовании... Вот горе-то было бы мне сидеть и вспоминать все те семена, которые я посеял по миру... Я выбрал его из стада, потому что только у него были документы, которые подтверждали мое отцовство.
- Я тебе скажу, что начал даже завидовать, глядя на все то почтение, которое ты ему оказываешь... Подумал, проснулась твоя отцовская привязанность...
- Ты шутишь, бамбино мио?... Если хочешь знать, я почитаю в его лице лишь смерть, которая обеспечит безопасную жизнь для тебя... Пришло время, чтобы страшный кошмар над нами рассеялся. Всю жизнь я держал тебя одетым в маскировочные лохмотья ложного происхождения, чтобы уберечь тебя от бойни! Один лишь бог знает, как плакала моя душа, когда я лишал нас обоих наиболее святых дарованных природой прав.
- Не начинай опять плакать, старик, - нежно пожурил его закамуфлированный сын. - Теперь кончаются наши мучения.
- Да... Как только он разделается с Марио и официальный траур пройдет, я тебя усыновлю. Дело покажется всем естественным. Кому еще я бы мог сделать такое благодеяние, как не сыну-сироте моего самого любимого друга? Эх, кто бы знал, что за мерзавец был Риакони и каким образом я его подставил банде противника, которая его четвертовала...
- Сколько лет я ощущал его имя, как холодную змеиную кожу на себе...
- Скоро ты будешь называться Паганини... Мечта твоей матери наконец-то осуществится...
Паганини просунул руку и погладил медальон, который висел на шее у его сына. Каждый раз, встречаясь с ним, он делал так - это напоминало беспрестанное обновление какой-то священной клятвы. Если бы не темнота, он даже открыл бы медальон, чтобы увидеть фотографию молодой, прекрасной женщины, улыбавшейся из прошлого. Это была Валентина, большая и единственная его любовь. Его всегда очаровывала ее внешность, как живая роза, в то время как столь много других связей - даже с двумя законными женами - остались в его памяти бесформенной кучей навоза. Она была замужем за этим Риакони, когда он в первый раз с ней познакомился. Затем тот куда-то делся на полтора года, а когда вернулся, узнал, что его жена уже заимела ребенка от Игнацио Паганини. Пытал ее ножом целую ночь, чтобы призналась, у кого из родственников укрыла ребенка, был готов пойти и убить его. Она не сказала ни слова, пока душа не покинула ее... Сатанинское отмщение Паганини было достойно будущего падроне. Он открыл убежище Риакони чужой банде, а когда его прикончили, взял сироту под свое покровительство.
- Давай, иди теперь туда, чтобы они не заподозрили, - сказал Валентино начальственным тоном избалованного ребенка.
- Он думает, я тебя ругаю, бамбино мио, - ответил с заботливой уступчивостью Паганини. - Моя задержка оправданна. Давай еще немного поговорим... Я целую неделю тебя не видел...
- Ты меня увидишь сейчас в зале, куда я вновь войду...
- Вновь войдешь?
- Предполагается, что я немного неуравновешен и безрассуден... Мне стукнуло в голову вновь прийти - я и пришел...
- Делай что захочешь, сын мой. Тебе лучше знать, - сказал Паганини с той же уступчивостью. - Я скажу швейцару, чтобы тебя пропустили. Без скандалов на этот раз. Не стоит переигрывать...
Отец ушел, а Валентино, подождав некоторое время, отправился кутить. Трагикомическая тайна подходила к концу. Вскоре он сбросит маску ничтожества. Почему бы не поиграть еще немного с людишками, которые не подозревают, кто за ней скрывается?
Он смешался с толпой в ребяческом настроении принца, переодетого в нищего. Он с детства любил эту игру: ему доставляло удовольствие с внутренним сатраповым высокомерием бичевать ничего не подозревающих людишек как раз в то время, когда они бичевали его своим презрением. Жгучая пустыня садизма, засеянная мазохическими кактусами, была той аномальной почвой, куда все время соскальзывала его душа, подлая, как змея, замаскированная, как хамелеон. С такими чертами и соответствующей одаренностью, приспособленной к дьявольским целям, можно стать сатрапом, тираном, Нероном, Гитлером - безразлично...
Валентино должен стать падроне! Судьба поставила свою печать привилегированности окровавленными руками его убитой матери, которая пожелала ему счастья, и проклятиями мясника Риакони, который искал его злой погибели. Он буквально родился под созвездием преступности и до сих пор сознательно шагал под
