чащи. Перистые тени неведомых растений убаюкивающе склонились надо мной, закачались в моем утомленном и заблокированном алкоголем мозгу. Проснулся я от крика Энрико.
— Вставайте!
Я вскочил на ноги, слепо шаря в траве свой винчестер.
— Перикох![25] — послышалось из ночи. — Перикох!
— Кто ты? — спросил Мануэл на языке гуарани и взвел затвор.
— Перикох! — донеслось из темноты. Ночь близилась к концу. Померкли светлячки. Ушли в темные, подернутые туманом воды ночные красноглазые призраки. Где-то вдалеке хрюкал тапир, хохотали спросонья обезьяны-ревуны.
— Отвечайте, кто вы, или мы будем стрелять! — крикнул Мануэл.
— Перикох!
— Он, наверное, не знает гуарани, — высказал предположение Энрико.
— Идите к костру! Только медленно! — скомандовал Мануэл по-португальски.
— Obrigado.[26]
Зашуршали листья. Я настороженно прислушался. Судя по шагам, человек был один.
— Стой! — распорядился Мануэл.
Мигнув Энрико, он вытащил из костра пылающую ветку и шагнул через границу ночи. После шелеста листьев и приглушенного говора в свете костра показался Мануэл и индеец с дротиком и духовой трубкой. Он был низкоросл, но крепко сложен и толстопуз. По деревянному диску на губах и характерной раскраске я узнал в нем индейца племени тхукахаме. Это племя живет на севере Шингу, в районе великого водопада Мартинс. Ближайшими соседями тхукахаме являются крин-акароре. И те и другие мирные племена.
Индеец огляделся и после минутного колебания направился ко мне. Вынув из головы желтое перо арара, он в знак дружбы положил его к моим ногам. Я протянул ему свою трубку. Индеец присел на корточки и деловито, будто делал это всю жизнь, набил мой вересковый бройер табаком. Покурив, он передал трубку мне. Я сделал несколько затяжек и отдал трубку Мануэлу.
— Здесь очень плохие места, — сказал индеец. — Я проведу ночь с вами. Я кивнул головой.
— Как ты попал сюда? — спросил Энрико.
— Я иду в Диауарум. К миссионеру.
— Тебе нужны лекарства? — не отставал от него Энрико.
Индеец не ответил. Положив свое первобытное оружие подальше от огня, он застыл, похожий на языческого кумира.
— Так зачем тебе нужен миссионер?
— Оставь его в покое, Энрико, — сказал я. — Какое нам, собственно, до этого дело.
— Мигели[27] ищут пропавших англичан? — спросил тхукахаме.
— Откуда ты знаешь?! — воскликнул я удивленно и, пожалуй, даже немного испуганно.
— От ваура. Ты был в гостях в их деревне на реке Ферру.
— Ах, вон оно что!
Я действительно несколько месяцев назад посетил деревню вауру, представлявшую собой десяток свайных хижин, крытых побуревшими на солнце пальмовыми листьями Скрытая в зарослях пеки, деревушка приютилась на стрелке Ронуру и Ферру. Как и всюду, где только бывал, я расспрашивал там о полковнике Фосетте и его спутниках. Оказывается, весть об этом невидимый индейский телеграф разнес по всей Шингу.
— Да, амиго, я ищу троих инглези, пропавших много лун назад.
— Они твои родственники?
— Нет. Но они большие люди, и мой народ интересуется их судьбой. Ты знаешь что-нибудь о них?
— Я много слышал о старом Мигеле и его сыновьях.
— У Мигеля был только один сын. Другой просто друг.
Индеец кивнул головой и чуть подвинулся от огня.
— Что же ты слышал о них?
— Многое. Журуна и кайяби говорят, что мигели попали в плен к диким племенам.
— Какие это племена?
— Мы называем их люди. Они живут к югу от тех мест, где живет мое племя.
— Это племя не морсего?
— Нет. Морсего — это совсем дикое племя. Люди — совсем другое племя.
— М-да… Ну ладно. Больше ты ничего не знаешь о пропавших белых?
— Знаю еще то, что рассказывал мне отец, который узнал об этом от брата своей жены.
— Что же он тебе рассказывал?
— Это долгая история. Я хочу сперва чего-нибудь поесть.
Я дал ему сушеной говядины и несколько кейжу. Он с достоинством принял еду. Спокойно и неторопливо съел все без остатка и спросил чего-нибудь выпить.
— У нас нет ни касавы, ни чичи, есть одна качаса. Но я дам тебе ее только после того, как ты расскажешь все, что знаешь. Дела нужно вести на светлую голову, не затуманенную качасой.
Он согласно кивнул. Потом встал и бесшумно исчез в темноте, я даже не услышал шороха листьев. Я был очень удивлен и подумал было, что индеец рассердился за мой отказ дать водку. Вернулся он так же внезапно и тихо. В руках у него было несколько молодых побегов капустной пальмы асаи, из которой бразильеро готовят свое излюбленное пальмито. Молча опустившись на свое место, он начал жевать побеги. Потом накрошил табачных листьев в трубку и, подцепив крохотный уголек, закурил.
— Вот что рассказывал мне отец, слышавший эту историю от старшего брата своей первой жены, — начал медлительное и зыбкое, как табачный дым, повествование тхукахаме.
Легенда о стеклянной стране и серебряном звере.
Там, где Манисауа-Миссу вливается в могучую Шингу, есть небольшой водопад. Среди черных скользких камней растут самые большие орхидеи, вечно купающиеся в туманной пыли водопада. Воздух там всегда влажный и горячий, но свежий, как дыхание грозы. Мутная Манисауа-Миссу несет к водопаду древесные стволы и зеленые острова перепутанных лианами кустарников, цветущие ветки и
мертвых крокодилов, огромные листья Царицы кувшинок.[28] Все это собирается у черных камней, нагромождается друг на друга, скрепляется речным илом. Так образуется завал, заставляющий Манисауа-Миссу искать обходные пути в Шингу. Только в сезон дождей, когда реки выходят из берегов, Манисауа-Миссу собирается с силами, приподнимает завал и обрушивает его в кипящую Шингу. А так она весь год пробирается в Шингу по обходным путям, через бескрайные непролазные болота.
В один из таких обходных ручьев и затянуло однажды бальсовый плот с тремя караиба. Течение несло плот по темной, как чай йерба-мате, воде, крутило его, не давая караиба пристать к берегу. Да и берегов-то не было. Ручей рассекал на две бескрайные половины зловонное болото. Вокруг по течению неслись змеи, подняв над водой треугольные лакированные головы, и крокодилы, и черепахи, и большие броненосцы качикамо. Но никого из них нельзя было поймать, так быстро несло плот. Только змеи иногда сами залезали на бальсу погреться на солнце. Но караиба не радовались змеям и не хотели брать их себе в пищу. Они сбрасывали их прикладами обратно в воду, и змеи плыли дальше.
А еды у караиба было мало. Почти вся farhina[29] вышла, и не осталось у них даже тростника, который можно пожевать, когда хочется сладкого. Голодными глазами смотрели они на черепах, у которых такое вкусное зеленое мясо и такие нежные маслянистые яйца. Но что они могли поделать с течением, которое вертело плот? А может, они и не были такими голодными. Ведь у караиба, кроме farhina и мяса, есть много других сытных вещей. Наверное, караиба все же не были очень голодны. Иначе бы они ловили несущиеся рядом ветки с плодами урукури. Но они не делали этого, поскольку знали, как обманчивы эти плоды. Только на вкус они сочны и благоуханны, а в животе становятся дьяволами и просятся наружу.
Порой плот задевал о воздушные корни мангровы, застревал среди сцепившихся стволов и ветвей. Но всякий раз течение срывало его и несло дальше. Караиба очень устали. Особенно один из них, который был болен и сильно хромал. Лучше всех держался старый караиба, высокий, как аист-жарибу. Но ему тоже было