— А ведь Никуля прав, — говорит он, посасывая пустую трубку. — Кашалоты часто запутываются в кабелях. Еще в молодости я читал книжку одного американского геолога. Там он приводит десятки подобных случаев. Причем интересно, что почти все животные запутывались именно так, как нам сейчас рассказал Никуля: нижней челюстью. И всегда кабель сильно бывает запутан и несет следы зубов. Только однажды кит сумел совсем разорвать кабель…
— А зачем они это делают, Мартин Августович? — раздался чей-то голос.
Капитан рассмеялся:
— А кто их знает. Ученые считают, что животные сами нападают на кабель. Пытаются его порвать, утянуть куда-нибудь и неизбежно запутываются. Бедный кашалот и бьется, и рвется, а освободиться не может. Так и умирает от удушья, не имея возможности всплыть на поверхность.
— Наверное, кашалот принимает кабель за гигантского кальмара! неожиданно для себя выпалил Гоша.
— Почему ты так думаешь? — повернулся к нему капитан.
Гоша покраснел, смутился, но все-таки выдавил из себя:
— Я вот в книжке читал, что бывают гигантские кальмары. Метров в тридцать, а может, и сверх того. А кашалоты, они всегда кальмарами питаются. Мне еще дед, китобой, рассказывал, что в желудках кашалотов полным-полно кальмарьих клювов непереваренных.
Все с любопытством глядели на Гошку.
Капитан улыбнулся и точно про себя тихо сказал:
— Да, это правда. Мелких головоногих кашалот жрет. А вот с гигантскими кальмарами… Тут, кто его знает… Неизвестно, кто из них жертва, а кто охотник.
Может быть, и прошел бы этот случай бесследно для Гошки, не заговори он тогда о кальмарах.
Назавтра Гошку вызвал к себе капитан. Гошка с любопытством и робостью оглядывался по сторонам, сидя на стуле в маленькой чистенькой каюте. Все было здесь к месту, ничего лишнего. Аккуратная кровать под верблюжьим одеялом, рукомойник, крохотный письменный стол. По стенам висели приборы, полка с книгами, увеличенная фотография некрасивой задумчивой женщины.
Капитан не курил. Врачи запретили строго-настрого. Зато с трубкой не расставался. Вот и сейчас он молча разглядывает Гошу и посасывает пустую трубку.
— Это хорошо, — без всякого предисловия начал капитан, — что ты книжки читаешь. Еще лучше, что помнишь прочитанное. И совсем хорошо, что думать умеешь, предполагать. У тебя какое образование?
— Десять классов закончил.
— А дальше что не пошел?
— На хлеб зарабатывать надо. Мать уже старая стала.
— Да-а… Вернемся из плавания, на заочный подавай. Мы тебе все здесь поможем. Кто чего знает…
— Спасибо, Мартин Августович. Только я пока об институте не думаю. Мне и так, матросом, хорошо. Да и специальность-то я себе не выбрал. В институт связи, что ли? Все-таки к кабелям отношение имеет.
— Институт связи — это неплохо. Но так судьбу не выбирают, вернее, не делают судьбу. Что дело свое любишь — это хорошо. Но не значит, что других дел на свете нет. Нужно тем заниматься и там работать, где больше всего пользы принести сможешь, где себя полнее отдашь… Выразишь, что ли… Говорят, при коммунизме не будет так, что у человека на всю жизнь одна профессия. Ведь великое счастье иметь возможность изредка переключаться на другое дело. Есть люди однолюбы в смысле работы, есть универсалы. Но и тех и других не так уж много. В основном у человека бывает желание проявить себя на двух-трех поприщах. Ну, дело не в этом. Я, например, биологом стать мечтал. Да не получилось…
— Почему не получилось, Мартин Августович?
— Не такая у нас в Латвии тогда жизнь была, чтобы выбирать мог. Пришлось матросом наняться, кочегаром, точнее. Поплавал по морю немало… За то жизнь благодарю.
— Ну, а потом?
— А что потом! Потом стар стал. Жизнь менять поздно показалось. Да и привычка. Куда я от моря уйду? Ты вот — другое дело. У тебя все возможности есть.
— Я понимаю.
— Ну, то-то. Я вчера, понимаешь, в тебе себя увидал. Прежнего, конечно… Плавал я в ту пору боцманом на чилийской «Розамунде». Как и сейчас, только было это далеко отсюда, в Южном полушарии, мы вытянули поврежденный китом кабель. И меня тогда, как громом, поразило. И знаешь, что?
Гошка, как завороженный, покачал головой, не спуская взгляда с капитана.
— Я, понимаешь, — продолжал капитан, — водолазом долго работал, может, поэтому у меня и мысль эта родилась… Одним словом, удивился я очень. Удивился, как кит такое давление выдерживает. Ты понимаешь, что получается? Здесь вот глубины свыше 1400, а кашалот в кабеле запутался! Тогда тоже, помню, мы кабель с 1700 подняли. Недавно совсем, в 1951-м, в августе, читал, чинили кабель Лиссабон — Малага на глубине 2200 метров — и тоже… Что ты думаешь? Подняли — покусанный кашалотом кабель, на котором болталось полусгнившее мясо. А ведь на глубине в 2000 метров давление 200 атмосфер. Ты только вообрази себе: 200 килограммов на каждый квадратный сантиметр поверхности.
Я тогда, ой, как горько пожалел, что нет у меня такой возможности, чтоб засесть за книги. Поучиться, поработать в лабораториях. Эх, да что там говорить! Ведь ни одно из млекопитающих не встречается в своей жизни с такими страшными давлениями. Кажется, в лепешку должно расплющить. Так нет же. Плавает кит у самого дна, да еще кабель покусывает. Ох, до чего же хотелось мне узнать тогда, как это организм кита приспособился к резким переменам давления. Я ведь и водолазом был. Кому, как не мне, знать, что такое есть за вещь перемена давления!..
'Сейчас я могу сказать вам, дорогой Мартин Августович, как приспособился к большим глубинам организм кита', — подумал Кавергин.
Воспоминания увлекли его. Он припомнил недавно состоявшийся ученый совет Института океанологии, где ему пришлось делать доклад о перспективах овладения большими глубинами океана.
Большой конференц-зал, отделанный под мореный дуб, внимательные лица ученых, лысины, солидный блеск очков, бороды 'морских волков'. И его собственный голос, гулко звучавший в притихшем зале:
— Подводя итоги, мы можем сослаться на мнение, которого придерживается подавляющее большинство исследователей. Считается, что внутренние органы кита во время ныряния оказываются каким-то образом защищенными от давления окружающей среды. По крайней мере, давление, передаваемое на внутренние органы, не превышает нескольких атмосфер… Но это не так.
Да, это широко распространенное мнение неверно. Хотя, в самом деле, трудно представить себе, чтобы мягкие мускульные ткани, допустим даже в состоянии самого сильного напряжения, смогли противостоять давлению, превышающему сотни атмосфер. Даже стальная обшивка подводных лодок не может противостоять такому давлению. Поэтому и лодки, я водолазы в тяжелых скафандрах довольствуются глубинами, не превышающими трехсот метров.
Не может быть сомнений, что кровь в поверхностных сосудах кожи или ротовой полости находится под давлением, равным гидростатическому. Но по закону сообщающихся сосудов такое же давление должно установиться во всей системе, в том числе и во внутренних органах животного.
Кроме того, не следует забывать, что кашалот питается на глубине многих сотен метров. Надеюсь, это обстоятельство никто не станет оспаривать?
— М-да…
— Так вот, значит, давление в его желудке тоже должно быть равно гидростатическому. Иначе нельзя. Иначе каждая проглоченная рыба, каждый самый крохотный кальмар разорвутся в желудке, как граната.
Все это свидетельствует о том, что во время ныряния во всех органах животного создается давление, равное гидростатическому. Оно как бы пронизывает все тело. Следовательно, и речи не может быть о какой-то защищенности кашалота от давления среды…
'Шокальский' сильно качнуло. Кавергин ухватился за поручни мостика. По палубе торопливо просеменил начальник геофизической группы Кравцов. Вскоре на мостик поднялся капитан. Мартин Августович был встревожен. Не глядя на Кавергина, он сказал:
