— Я буду там, чтобы в случае необходимости помочь вам; я приду заранее, за несколько часов, не вызвав ни у кого подозрений. Еще я намерен отследить, не посадили ли наши противники кого-нибудь в засаду, ведь Камюзо может и не появиться. Он вступит в переговоры, только если будет уверен, что Кадильяк — это действительно Кадильяк. А чтобы убедиться в личности шантажиста, он может подослать кого-нибудь, кто знает Кадильяка.
— Не нужно приходить слишком рано, вы рискуете столкнуться с теми, кого хотите вывести на чистую воду.
— Это маловероятно, но возможно, — задумался Николя. — Пожалуй, я останусь там ночевать с понедельника на вторник.
Бурдо озадаченно молчал.
— Не слишком ли мало времени мы им даем?
— Надо разозлить их. Помехой нашим замыслам может стать отсутствие Камюзо; но тогда придется отложить всю партию. Я уже вижу, как в ожидании новостей он подпрыгивает от нетерпения, словно под ноги ему набросали раскаленных углей. Скорее всего он зайдет домой. Мы найдем ловкого малого, из тех, кто не намозолил глаза в Шатле, и отправим его с запиской к Камюзо, намекнув, что потом ему лучше бы несколько дней носа на улицу не показывать. Впрочем, если малого поймают, он всегда может сказать, что на улице его остановил какой-то субъект с седыми усами и за хорошую плату велел доставить письмо по указанному адресу. Итак, я ничего не забыл? Тогда не пойти ли нам пообедать?
Как обычно, они направились в свое излюбленное заведение на улице Пье-де-Беф, в нескольких шагах от Шатле, дорогой обсуждая последние новости, главной из которых явилось опубликованное в печати письмо нового короля господину де Морепа. Язвительный, как обычно, Бурдо насмехался над тоном послания, называя его «простодушным». Зачем новый государь признается, что ему «не хватает знаний, кои необходимо иметь в его положении»? Николя находил подобную скромность трогательной, и они надолго заспорили. В конце концов победа осталась за Николя: его помощник, никогда не упускавший случая раскритиковать абсолютную власть монарха, не стал выдвигать против молодого короля свои убийственные доводы.
При виде блюда со сладким мясом, которое трактирщик торжественно водрузил на стол, их голоса слились в единый хвалебный хор. Друзья потребовали рассказать, как готовилось это чудо, ибо они давно убедились, что описание кухонного священнодейства преумножало удовольствие, получаемое от еды и доставляло приятность хозяину таверны. Подсев к ним за столик и приняв поднесенный стаканчик охлажденного белого вина, хозяин с чувством поведал гостям о том, как после долгого вымачивания зобная железа фаршируется салом, обвалянным в смеси сухих душистых трав, заворачивается в ломтики свежего шпика, слегка обжаривается и заливается равными частями белого вина и двойного бульона, куда затем добавляется соль, перец, букет гарни[58], нескольких кружочков кожицы лимона, и наконец, горсть давленого крыжовника, разбавленного уксусом, а для полного совершенства — немного карамельного кулера. Все вместе тушится на медленном огне не меньше трех четвертей часа. Затем зобная железа извлекается, а соус выпаривается до тех пор, пока на донышке не останется лишь тонкий, блестящий слой. Тогда, и только тогда в нем обваливают зобную железу, дабы карамелизировать ее, а потом подать на постельке из щавеля, припущенного в остатках соуса. Пиршество завершилось несколькими стаканчиками домашней настойки, изготовленной хозяином заведения из водки, шафрана, корицы, горького миндаля, гвоздики, лепестков померанцевых цветов и сахара. Нахваливая свою настойку, хозяин подчеркивал, что она особенно способствует пищеварению.
Николя расстался с Бурдо возле рынка Апор-Пари, что раскинулся на площади перед Большим Шатле. Бурдо отправился составлять письмо к Камюзо и заниматься своим костюмом, для чего ему предстояло забрать из мертвецкой одежду Кадильяка. Они договорились встретиться в четыре часа и отправиться изучать обстановку в термах Клюни.
Все прошло, как хотел Николя. Мальчишка передал письмо старой служанке Камюзо, и та пообещала сегодня же вручить его хозяину. Привратник из театра Итальянской комедии, в восторге от того, что Николя вспомнил о нем в столь важном деле, сделал все для превращения Бурдо во вполне узнаваемого Кадильяка. Сортирнос передал инструкции комиссара Рабуину, и тот привлек к наблюдению целую армию осведомителей. Николя и Бурдо, совершенно неузнаваемые, в воскресенье вечером исследовали место предстоящих событий и самым тщательным образом продумали ход операции. Дом на улице Дуз-Порт и особняк д'Эгийона пребывали под неусыпным надзором многочисленных соглядатаев, среди которых числились священники, кумушки и даже пара десятков мнимых слепых, инвалидов и прочих, жаждущих подзаработать.
Николя безоговорочно заявил, что явится на место события задолго до назначенной встречи. Он так хорошо загримировался, что Рабуин, пришедший за получением дальнейших инструкций, принял его за сумасшедшего, бежавшего из Шарантона или Бисетра, и не вмешайся умирающий от хохота Бурдо, он бы с презрением вышвырнул комиссара за дверь. Николя решил провести ночь в термах, чтобы обнаружить засаду и вовремя вмешаться, если что-нибудь станет угрожать жизни инспектора.
Итак, когда пробило семь, в меру оборванный субъект, прихрамывая, двинулся в сторону улицы Лагарп, мрачной и узкой, где хватало двух тележек, чтобы полностью преградить проезд. Бесстрашному пешеходу, свернувшему на эту улицу, приходилось выбирать между сырыми стенами и колесами экипажей, пролетавших мимо и грозивших раздавить его. Оглядевшись, дабы понять, не является ли он объектом чьего-либо любопытства, оборванец толкнул железную решетку дворца Клюни и проследовал в большой зал Юлиановых термов. Термы, пользовавшиеся дурной славой, являли зрелище запустения, а потому притягивали к себе всех, кому хотелось поболтать без свидетелей. Висячий сад, устроенный над массивными римскими сводами по образцу вавилонского, все еще увенчивал зал; второй сад рухнул в 1737 году вместе с удерживающим его сводом. Николя ощутил величие огромного зала, дерзко вздымавшего свои стены из далекого прошлого.
Несмотря на обшарпанный вид, высокие своды с изящными арками, опиравшимися на колонны, где место капителей занимали выточенные из камня круглобокие корабли, искусно выполненные архивольты, аркады и ниши вызывали трепет и восхищение. Со всех сторон Николя обступал недоступный его воображению мир. Вверху он заметил настил, куда вела прислоненная к стене лестница. Когда-то там, видимо, устраивали сеновал, поэтому до сих пор кое-где громоздились подгнившие копны сена. Решив, что сверху наблюдать удобнее всего, он поднялся по лестнице. Площадка наверху оказалась устланной толстым слоем соломы, рядом валялись обломки сундука и рассохшийся бочонок для засолки рыбы. С площадки он отлично видел не только весь зал, но и кусочек улицы перед входом и даже стену аббатства. Разумеется, здесь он отрезал себя от выхода, зато занял позицию, удобную для обороны. Они договорились, что как только Бурдо отъедет от дворца Клюни, Николя покинет термы. А если он не выйдет, Рабуин отправит нескольких полицейских ему на помощь.
Убедившись, что вокруг никого нет, комиссар принялся мастерить укрытие, используя валявшиеся вокруг него обломки; созданное им сооружение напомнило ему засыпанную дерном дровяную кучу углежога. В своем пристанище он сделал два выхода и оставил незакрепленной одну доску; она поворачивалась во все стороны, и получалось своеобразное окошко для наблюдений. Такое окошко он видел в охотничьей избушке маркиза де Ранрея, где маркиз караулил перелетных птиц во время лёта. Набросав на крышу немного веток и сена, он остался доволен своей работой. Катрина снабдила его солидной порцией паштета в хрустящей корочке и бутылкой сидра. Он взял с собой подаренный Бурдо маленький потайной фонарь, маленький пистолет, тоже подарок инспектора, и шпагу. Подыскивая книгу, чтобы скоротать время, он выбрал нравственные размышления Мариво, озаглавленные «Французский наблюдатель». Он ценил стиль автора, его глубокое проникновение в потаенные закоулки чувствительной души и тайные движения сердца; свою философию автор подавал настолько живо и приятно, что Николя любил дегустировать ее в любом порядке. Мариво умел представить добродетель как развлечение, которое нельзя не любить, а порок как соединение самых худших качеств, которые способны ужаснуть любого. Итак, взяв книгу, Николя с удобством устроился на набитом джутом мешке.
