Эжени заметно покраснела.
— Я всего лишь горничная, — ответила она, — а он дворецкий. У нас разные обязанности, а потому нам редко приходится разговаривать. Горничными командует госпожа. Однако иногда ему случалось бранить нас.
— За что?
— Как вам сказать? За махинации со свечами. Ладно бы только хозяева злоупотребляли своей властью над нами, но подчиняться тем, на кого они переложили часть своей власти, быть служанкой лакея — нет, для меня это чересчур!
Она произнесла тираду с таким пылом, что расположившийся позади нее Бурдо выразительно подмигнул Николя, желая обратить его внимание на возбужденный тон горничной.
— Что ж, не будем об этом, — промолвил Николя. — Полагаю, речь идет о привычных ссорах между слугами, что в больших домах не редкость. А жертва? Что вы о ней скажете? Она, как и вы, прислуживала вашей госпоже, и вы хорошо знали ее. Вы наверняка были подругами, ведь ваши интересы совпадали.
Эжени скорчила презрительную гримасу.
— Вольно ж вам так думать! Как я могла иметь что-либо общее с этой жеманницей из сточной канавы, чья работа заключалась в том, чтобы выносить ночные горшки и драить полы? Ее привел в дом бедняга Миссери. Одному Богу известно, как эта тварь ухитрилась с ним познакомиться. Да ее подлое происхождение на ней написано! Поверьте мне, она водила его за нос. Наверняка наобещала ему выше крыши, а он уши развесил и взял ее на работу. Она совсем ему голову задурила, а он, пользуясь доверием господина, навязал ее госпоже. Если она хотя бы честно с ним себя вела! Сами подумайте, господин комиссар! Ведь она прямо здесь, в особняке Ла Врийеров, принимала своего молодого любовника! Да еще и по ночам уходила! А госпожа требует от нас исключительно пристойного образа жизни! Но госпожа ни о чем не подозревала. Дворецкий — вдовец и вдобавок очень представительный мужчина, ну, эта драная кошка и вцепилась в него намертво! Она ни капельки его не уважала, а ведь он такой добрый, такой доверчивый!
— Итак, из ваших слов следует, что Маргарита Пендрон была любовницей Жана Миссери.
— Не следует, а была. Да вы у любого спросите. Над ним все слуги потешались. А ведь он этого не заслужил, он мог бы…
Внезапно она умолкла, видимо, сообразив, что едва не сказала лишнего.
— Мог бы что?
— Ну да ясно, что.
— Вы считаете, он способен покарать самого себя?
— Он мужчина полнокровный, быстро гневался, и часто совершенно беспричинно. Он вообще был склонен к преувеличениям.
— И последнее, — произнес Николя. — Что вы хотели сказать, когда заявили вашей хозяйке: «Это должно было случиться»?
Она вызывающе вскинула голову.
— Что дурные нравы приводят к плачевным последствиям. Так учит нас Господь.
— Похоже, в этом доме свято чтут заветы Господа, — усмехнулся Николя. — Что ж, благодарю вас.
Уходя, она толкнула Бурдо, но не сочла нужным извиниться. Сыщики переглянулись: оба перебирали в уме показания свидетельницы, пытаясь разложить их по полочкам.
— Да, девица с характером, — задумчиво произнес Николя. — Не без очарования и с великолепной кожей! Впрочем, уход ей бы не помешал.
— С таким подходом вы далеко не продвинетесь, — хмыкнул Бурдо. — Но меня не проймешь, уверен, ей палец в рот не клади. Вот что я скажу: она умеет держать себя в руках, и ненависти в ней не меньше, чем обожания. В случае необходимости сумеет выкрутиться. Ненавидит жертву и восхищается Миссери. Но тут бы не ошибиться! От восхищения до любви всего один шаг… И шаг этот, похоже, уже сделан.
— Я тоже это заметил и еще кое-какие противоречия, — отозвался Николя. — Она презирает власть дворецкого, однако поет хвалы его доброте, доверчивости и прекраснодушию. Обо всем, что она нам сейчас рассказала, мы очевидно услышим и от других, которые вдобавок нам насплетничают, какие отношения связывали старшую горничную и дворецкого. Не исключаю, что именно здесь собака и зарыта. Приведите Жанетту. Полагаю, она уже ждет в прихожей. Надеюсь, ее никто не успел предупредить.
Едва служанка шагнула в комнату, как стало ясно, что она ужасно напугана. По ее сморщившемуся личику текли слезы, и, судя по тому, как она теребила носовой платок, допрашивать ее смысла не имело.
— Дитя мое, — отеческим тоном начал Николя, — нам нужна твоя помощь. Как тебя зовут и сколько тебе лет?
— Жанетта, — прошептала девушка умирающим голосом. — Жанетта Леба. Родилась в Ивето, в Нормандии, мне семнадцать лет.
— Как долго ты здесь служишь?
— Два года, сударь. На святого Иоанна будет два.
— Сядь и ничего не бойся. Расскажи мне, что случилось.
Она озиралась по сторонам, словно затравленный зверек.
— Мне нечего сказать… Сжальтесь, сударь… Нас могут услышать.
— Хватит ребячиться! — гаркнул Бурдо.
Сделав широкий шаг, он резко распахнул сначала дверь в прихожую, а затем в гостиную.
— Видишь, — продолжил он уже менее резко, — нас никто не подслушивает. Так кто тебя напугал?
Она подняла голову и, глубоко вдохнув, словно собиралась нырнуть, заговорила.
— Никто. Просто я не привыкла. Сегодня утром я услыхала шум в комнате госпожи и…
— Не торопись, не беги впереди лошади. Где ты спишь?
— На кушетке в гардеробной.
— В этой комнате есть окно?
— Да, сударь. Оно выходит на главный двор.
— Так тебя хозяйка разбудила?
Она покраснела от смущения.
— Она встала, чтобы облегчиться.
— В котором часу?
— Не знаю, было темно. Затем прибежала Эжени; она так громко кричала, что я толком ничего не поняла.
— Что ты слышала?
— Что случилось что-то ужасное. До меня долетали слова про кровь, про нож. Я так перепугалась, что зажала уши.
— А потом?
— Госпожа снова легла. А я ждала, когда она позовет меня. Это случилось в полдень.
— Скажи мне, — суровым тоном произнес Николя, — когда в спальню ворвалась Эжени, твоя хозяйка уже проснулась?
— Еще как! Я же видела ее в гардеробной. Ой, что я говорю? Я, наверное, сказала что-то плохое? Господи, защити меня! Я не хочу потерять место!
— Ты ничего не потеряешь, если скажешь нам правду. Обещаю тебе. Ты знала Маргариту?
— Разумеется, — всхлипывая, ответила девушка. — Она была со мной очень мила и любезна. Она даже хотела научить меня читать и писать. Я любила ее, хотя и не должна в этом признаваться.
— А почему?
— Госпожа и Эжени считали ее девицей дурного поведения.
— А что ты о ней думаешь?
— Думаю, что ей пришлось многое вытерпеть, но сердце у нее было доброе. А про остальное я ей не судья.
— Она доверяла тебе?
