Полковник поглядел на него щурясь.
– Я бы это формулировал несколько иначе… Служба – наш первейший долг… Разумеется, все, что я вам говорил, строго конфиденциально.
– Ну конечно, – сказал Дик, но все же, возвращаясь к столу, не мог сдержать довольную улыбку.
Опять в Париже, и на этот раз в новой форме с серебряными погонами и с деньгами в кармане. Первое, что он сделал, – пошел поглядеть на ту маленькую улочку за Пантеоном, где он в прошлом году жил со Стивом Уорнером. Высокие серые оштукатуренные дома, магазины, маленькие ресторанчики, большеглазые дети в черных курточках, молодые парни в кепках, с шелковыми платками, обмотанными вокруг шеи, гнусавое парижское арго – от всего этого ему почему-то взгрустнулось, он стал гадать, куда делся Стив. Ему стало чуть легче, когда он вернулся в канцелярию, где солдаты устанавливали только что прибывшие американские столы со шторками и желтые лакированные картотечные ящики.
Пупом Парижа был отель «Крийон» на Плас-де-ла-Кон-корд, главной его артерией – Рю Ройяль, по которой каждую минуту проезжала какая-нибудь вновь прибывшая высокая особа, эскортируемая республиканской гвардией в пернатых касках, – то президент Вильсон, то Ллойд Джордж, то король и королева бельгийские. Для Дика началась лихорадочная жизнь – ночные брюссельские экспрессы, омары, запиваемые старым Боном на красных плюшевых диванах у Ларю, коктейли с шампанским в баре «Ритц», беседы вполголоса за кружкой пива в кафе «Уэбер» – все это напоминало дни балтиморского партийного съезда, только теперь ему было на все наплевать, все казалось чертовски смешным.
Однажды вечером, вскоре после Рождества, полковник Эджкомб повел Дика обедать к «Вуазену», где их поджидал один знаменитый нью-йоркский специалист по рекламному делу, который, по слухам, был очень близок к полковнику Хаузу. Они секунду постояли на тротуаре перед рестораном, глядя на неуклюжий купол собора, расположенного напротив.
– Знаете, Севедж, этот человек – муж одной моей родственницы, она из питтсбургских Стейплов… Ловкий парень, как мне кажется… Приглядитесь к нему. Хоть вы и молоды, но вы, по-видимому, хорошо разбираетесь в людях.
Мистер Мурхауз оказался крупным, уравновешенным голубоглазым мужчиной с квадратной челюстью; манерой говорить он изредка напоминал сенатора южных штатов. С ним были еще двое: мужчина, по имени Роббинс, и дама, некая мисс Стоддард, хрупкая на вид женщина с необыкновенно прозрачной алебастровой кожей и резким, стрекочущим голосом. Дик сразу же заметил, что она удивительно хорошо одета.
Ресторан чем-то напоминал американскую церковь. Дик говорил очень мало, был очень учтив с мисс Стоддард и внимательно смотрел и слушал, поедая великолепный обед и смакуя выдержанное вино, на которое никто, кроме него, по-видимому, не обращал внимания. Мисс Стоддард умело поддерживала разговор, но о мирной конференции никто не произнес ни слова. Мисс Стоддард довольно едко рассказывала об обстановке «Отеля-де-Мюрат», и о горничной Вильсона – негритянке, и какие платья носит жена президента, которую она упорно называла миссис Голт. Дик облегченно вздохнул, когда подали сигары и ликеры. После обеда полковник Эджкомб предложил мистеру Мурхаузу завезти его в «Крийон», так как его штабная машина была уже подана. Дик и мистер Роббинс отвезли мисс Стоддард домой – она жила на левом берегу, напротив Нотр-Дам. Они распрощались с ней у подъезда.
– Загляните ко мне на днях, капитан Севедж, выпьем чашку чаю, – сказала она.
Шофер такси отказался везти их дальше; по его словам, было уже поздно, ему пора домой, в Нуази-де- Сек, и он уехал. Роббинс взял Дика под руку.
– Теперь пойдем и выпьем по-человечески, умоляю вас Христом Богом… Друг мой, меня тошнит от этих высокопоставленных персон.
– Идет, – сказал Дик, – а куда мы отправимся?
Проходя по туманной набережной мимо темной глыбы Нотр-Дам, они бессвязно болтали о Париже и холодах. Роббинс был коренастый мужчина с красным лицом и наглым, повелительным взглядом.
– Этот климат убьет меня, – сказал Роббинс, пряча подбородок в воротник пальто.
– Шерстяное белье – единственное спасение. Это все, чему я научился на фронте! – рассмеялся Дик.
Они сели на плюшевый диван у печки в конце застланной сигарным дымом раззолоченной залы. Роббинс приказал подать шотландского виски, стаканы, лимон, сахар и целый графин горячей воды. Горячую воду долго не подавали, и Роббинс налил себе и Дику по четверти стакана чистого виски. Когда он выпил виски, его усталое и морщинистое лицо сразу разгладилось, и он как бы помолодел на десять лет.
– Единственное средство от простуды в этом проклятом городе – пьянство.
– Все-таки я рад, что вернулся в добрый старый Париж, – улыбнулся Дик, вытягивая ноги под столом.
– Единственное место в мире, где в наши дни стоит жить, – сказал Роббинс. – Париж – пуп земли… Если не считать Москвы.
При слове «Москва» француз, игравший в шахматы за соседним столом, отвел глаза от доски и посмотрел на двух американцев. Дик не понял, что означает этот взгляд, ему стало не по себе. Официант подал горячую воду. Она была недостаточно горяча, и Роббинс устроил скандал и отослал ее обратно. В ожидании воды он налил тебе и Дику еще по полстакана чистого виски.
– Президент намерен признать советскую власть? – неожиданно спросил Дик вполголоса.
– Готов держать любое пари… По-видимому, он пошлет неофициальную миссию. Все в конце концов зависит от нефти и марганца… Когда-то царствовал Король Уголь, теперь – Императрица Нефть и Марганец, принц-консорт ее величества Стали. Все это есть в розовой республике Грузии. Я надеюсь в скором времени попасть туда, там, говорят, лучшее вино и самые красивые женщины в мире. Ей-богу, я туда поеду… Но нефть… черт побери, одного не может понять проклятый идеалист Вильсон – покуда его кормят изысканными обедами в Букингемском дворце, доблестные английские войска оккупируют Мосул, реку Карун, Персию… А сегодня уже ходят слухи, что они заняли Баку, будущую нефтяную метрополию мира.
– Я думал, что бакинские источники уже истощились.
– Не верьте этому… Я совсем недавно говорил с одним парнем, который там был… Забавный парень, Расмуссен, вы с ним непременно познакомитесь.
Дик сказал, что «ведь у нас, в Америке, хватает нефти». Роббинс стукнул кулаком по столу.
– Никогда никому ничего не хватает. Это основной закон термодинамики. Мне никогда не хватало виски… Вот вы – молодой человек, вам когда-нибудь хватало баб? Так вот, ни «Стандард ойл», ни «Ройал- датч шелл» никогда не будет хватать нефти.
Дик покраснел и засмеялся несколько принужденно. Ему не нравился этот Роббинс. Наконец официант принес кипятку, и Роббинс принялся готовить пунш. Некоторое время оба они молчали. Шахматисты ушли. Вдруг Роббинс повернулся к Дику и поглядел ему прямо в лицо своими мутно-голубыми глазами запойного пьяницы.
– Так что же вы, ребята, обо всем этом думаете? Что об этом думают в окопах?
– Что вы этим хотите сказать?
– Ни черта я не хочу сказать… Но если вы возмущались войной, то посмотрим, что вы скажете, когда настанет мир.
– У нас, в Туре, очень мало интересовались и тем и другим… Я лично думаю, что всякий, кто был на войне, едва ли может считать ее лучшим способом разрешения мировых конфликтов… Я думаю, что сам Джек Першинг этого не считает.
– Как вам это понравится? Ему еще двадцати пяти нет, а рассуждает он, точно читает книжку Вудро Вильсона… Я сукин сын и знаю это, но, когда я пьян, я говорю, что мне заблагорассудится.
– Какой смысл кричать и вопить? Это – величественное и трагическое зрелище… Парижский туман пахнет земляникой… Боги неблагосклонны к нам, но мы тем не менее умрем молодыми… Кто сказал, что я трезв?
Они прикончили бутылку. Дик научил Роббинса французским стишкам:
Les marionettes font font font
Trois petits tours et puis s'en vont,[250]
и, когда кафе закрылось, они вышли рука об руку. Роббинс мурлыкал:
Наполеон, веселей! Ты скоро умрешь,
Короткая жизнь и веселая…
