напилась.
– Ах, Мэри, – сказала Ада, – как мне хочется, чтобы все вокруг не были такими несчастными.
– Все летит на ветер! – вдруг дико закричала Мэри, почувствовав, что у нее зашевелился нормально язык и она вновь обрела дар речи. – Все на ветер – их дорогая еда, их деньги, они бросают на ветер все, а наши несчастные шахтеры и их семьи умирают от голода в своих холодных бараках, в которых вместо крыши – толь.
– Все это противоречия капиталистической системы, – со знанием дела прокомментировал Джордж Берроу. – Может, где-нибудь перекусим?
– Прежде отвези меня домой, только не к Аде! – чуть не орала Мэри. – Я устала от этой вашей паразитической жизни. Я завтра возвращаюсь на работу… Сегодня же позвоню, поинтересуюсь, погрузили ли они сгущенку…
Она схватила Аду за руку и вдруг почувствовала себя так же хорошо, как в старые, добрые времена. Крепко сжала ее локоть.
– Ада, какая ты все же милая, честно говорю, ты спасла мне жизнь.
– Ада – самое лучшее лекарство для истеричек, – сказал Джордж Берроу.
Такси остановилось перед домом Мэри, у выстроившихся в ряд мусорных баков.
– Нет, не нужно меня провожать. Я сама поднимусь к себе, – хрипло, со злостью сказала она. – Все это от усталости и от выпивки. Поэтому я и веду себя так странно. Спокойной ночи. Завтра я заберу у тебя свою сумочку.
Ада и Берроу поехали дальше. Она заметила, как их головы сразу сблизились – они, по-видимому, о чем-то весело болтали. «Они сразу же забыли о моем существовании», – думала Мэри, поднимаясь по лестнице. Она успешно преодолела все ступеньки, но довольно долго не могла воткнуть ключ в замочную скважину. Наконец дверь отворилась, и она прямиком направилась к кровати, с размаху рухнула на нее и тут же заснула.
Утром Мэри чувствовала себя хорошо. Ей казалось, что она так отдохнула, как не удавалось за многие годы. Она встала, по пути на работу съела яичницу с беконом у «Уильдса».
В офисе за ее столом сидел Руди Голдфарб. Он, пристально глядя на нее, медленно поднялся, не говоря ни слова. Она заметила, что у него красные, налившиеся кровью глаза, его обычно аккуратно прилизанные черные волосы спутаны.
– Что случилось, Руди?
– Товарищ Френч, они достали Эдди.
– Ты имеешь в виду, что он арестован?
– Нет, не арестован, они его застрелили.
«Они все же убили его». Мэри вдруг почувствовала приступ тошноты. Как бы ее не вырвало прямо здесь. Комната начала кружиться у нее перед глазами. Она крепко сжала кулаки, и комната, прекратив вращение, замерла в прежнем положении. Руди сказал ей, что несколько шахтеров обнаружили в канаве его грузовик. Вначале они подумали, что произошла авария, но когда извлекли тело Эдди, то увидали дырку от пули в виске.
– Нужно организовать митинг протеста… об этом происшествии знают в руководстве партии?
– Да, конечно, они хотят провести митинг в Мэдисон-сквер-гарден. Товарищ Френч, это был просто золотой парень.
Мэри села за стол и стала записывать названия организаций, которые в первую очередь нужно уведомить об этом. Вдруг она, оторвав голову от бумаги, посмотрела прямо в глаза Руди.
– Знаешь, что мы должны сделать прежде всего?… Мы должны перевести наш комитет по оказанию помощи бастующим и безработным в Питтсбург. Нужно было сделать это давным-давно.
– Весьма рискованно.
– Все равно мы должны находиться в Питтсбурге, как бы там ни было, – твердо, спокойно повторила Мэри.
Снова зазвонил телефон.
– Это вас, товарищ Френч.
Как только трубка прикоснулась к ее уху, она тут же услыхала голос Ады. Та, как всегда, тараторила, тараторила… Сперва Мэри никак не могла разобрать, о чем это она.
– Мэри, дорогая, ты читала газеты?
– Нет, пока еще нет. Ты имеешь в виду убийство Эдди Спеллмана?
– Нет, дорогая… все просто ужасно. Помнишь, вчера мы были на вечеринке… помнишь Эвелин Джонсон… как все ужасно, просто чудовищно. Все таблоиды утверждают в один голос, что это самоубийство.
– Ада, ничего не могу понять.
– Мэри, но я же стараюсь тебе все объяснить… Я так расстроена, что не могу говорить… она была такой хорошей женщиной, такой талантливой, артистка в душе… Ну, когда горничная вошла к ней сегодня утром, то обнаружила ее мертвую в кровати. А мы там были всего двенадцать часов назад! Какой ужас! Некоторые газеты сообщают, что она умерла от большой дозы снотворного. Она, по-видимому, этого не хотела. Ах, если бы мы только знали заранее, можно было бы что-то предпринять. Помнишь, она говорила, что у нее сильно болит голова. Может быть, приедешь, я просто не могу сейчас выносить одиночества, я себя так плохо чувствую. Все просто ужасно!
– Ада, я не смогу приехать… В Пенсильвании произошло нечто очень серьезное. У меня полно работы. Нужно организовать митинг протеста. Пока, Ада.
Мэри положила трубку, нахмурилась.
– Послушай, Руди, если Ада Кон снова позвонит, скажи, что меня нет… У меня слишком много хлопот, и я не могу трепаться по телефону с истеричками, тем более в такой день, как этот.
Собрав со стола все бумаги, она надела шляпку и побежала на заседание комитета.
Бродяга
Молодой человек ждет у края полотна бетонного шоссе, в одной руке у него чемодан из искусственной кожи, другую он поднял, сжав в кулак и оттопырив большой палец
он слегка отклоняется назад, когда мимо со свистом проносится автомобиль, гремит, клацает грузовик; ветер от проносящихся мимо машин шевелит его волосы, бросает комья грязи в лицо.
Голова у него кружится, от голода подвело живот
он содрал кожу на пятке, там, где в носке протерлась дыра, и ноги его ноют в разбитых башмаках, рукой он старательно отряхивает потертый костюм, штаны его так помяты, несомненно, он спал в одежде, не раздеваясь; ему никак не отделаться от прогорклого запаха отчаявшихся, худых, кожа да кости, людей в пересыльном лагере, от вони карболки в тюрьме; на своих щеках с выпирающими скулами он чувствует сверлящие надоедливые взгляды копов и депутатов, стражей порядка на железной дороге (они регулярно жрут три раза в день, они носят хорошую одежду, застегнутую на все пуговицы, они спят с женами, у них есть дети, с которыми можно поиграть после сытного ужина, они работают на больших людей, которые купили их с потрохами, они колесом выпирают грудь, чувствуя, что у них за спиной – власть). Ну-ка, убирайся отсюда к черту, чтобы духа твоего здесь не было! Знай свое место, мы тебе зададим, мало не покажется! Думаешь, ты крутой? Думаешь, сдюжишь?
Удар в челюсть, черная дубинка с треском опускается на голову, на запястьях железная хватка, руки вывернуты за спину, большим коленом с размаху – в пах, долгий уход из города из-за стертых ног, безнадежное ожидание на обочине шоссе перед проносящейся со свистом чередой автомобилей, вонь от этилированного бензина смешивается с неподвижным, настоянном на траве запахом земли.
Черные от нужды глаза выискивают глаза шоферов, кто подвезет сотню миль по дороге.
Над головой в голубом небе гудит самолет. Его глаза следят за серебристым «Дугласом», который, вспыхнув на солнце, медленно и плавно пропадает из вида в необъятной голубизне.
(Трансконтинентальные пассажиры уютно устроились в мягких креслах, большие люди с банковскими счетами, у них хорошо оплачиваемая работа, их встречают у подъезда привратники, миловидные телефонистки приветствуют их, говорят «доброе утро!». Вчера вечером после вкусного обильного обеда, выпивки с друзьями они вылетели из Ньюарка. Рев двигателей на взлете, лайнер по дуге набирает высоту в чернильном тумане. Огни аэродрома остаются позади. Целый час видно только одно серебристое крыло,