— Сдал, сдал, сама знаешь. Мы с Каролиной давно заметили. Совсем не тот.
— Каролина, — сказала я, чтобы переменить тему, готовая даже похвастаться ее успехами, — Каролина учится в Нью-Йорке, в музыкальном колледже.
— Да, знаю, — кивнул он. — Называется Джиллиард.
Я хотела спросить, откуда он знает, но не решилась; а потому выпрыгнула на берег и привязала лодку рядом с тем местом, где папа привязывал «Порцию». Крик положил багор и вылез вслед за мной.
Молча пошли мы по узкой улочке, у ворот я остановилась.
— Пойду сперва переоденусь.
— Конечно, — сказал Крик.
Я принесла наверх побольше воды, чтобы вымыться, как следует. Внизу новый, низкий голос Крика рокотал в ответ мягкому маминому контральто, а время от времени их прерывало резкое стаккато бабушки. Слов, как я ни старалась, разобрать не удалось. Воскресное платье, которое я не надевала почти два года, стало узковато в груди и в плечах. Я едва взглянула в зеркало, сперва — на темное лицо, потом — на выцветшие волосы, и постаралась их кое-как уложить, смочив водой. Потом вылила побольше лосьона на руки, даже на локти, на ноги, на лицо, надеясь, ко всему прочему, что дешевый аромат отобьет запах крабов.
На лестнице я спотыкалась. Бабушка, мама и Крик посмотрели наверх. Мама улыбнулась и хотела что-то сказать, уже приоткрыла рот, но я остановила ее взглядом.
Крик поднялся и воскликнул:
— Вот это да! Совсем другая!
Не совсем удачное замечание. Бабушка приподнялась в качалке.
— Куда ты с ним идешь, Луиза? А? Куда ты идешь?
Я схватила Крика за локоть и потащила к двери.
Голос следовал за нами. Крик тихо смеялся, потом покачал головой, словно нам обоим смешно.
— А вот она все такая же, — сказал он у ворот.
— Куда там, хуже! Как она маму называет…
— Ладно, не обращай внимания, — сказал он, сметая взмахом руки годы унижений.
Капитан встретил меня приветливо, а Крику ужасно обрадовался и обнял его, словно женщину. У нас на острове мужчины не обнимаются, но Крик совсем не смутился. Когда Капитан его отпустил, они оба чуть не плакали.
— Ну!.. — говорил Капитан. — Вот это здорово! Ну…
— Хорошо вернуться домой, — сказал Крик, чтобы прикрыть его растерянность.
— А я молока банку сберег, — сообщил наш хозяин. — Так до сих пор и сберег. Сейчас чайник поставим…
И он направился в кухню.
— Помочь вам? — спросила я, приподнимаясь.
— Нет, нет, что ты! Сиди, развлекай нашего героя, — Капитан засмеялся. — Про Каролину слышал?
— Да. Она вам очень благодарна.
— Это деньги не мои. Труди бы только обрадовалась, что помогла ей с ее музыкой. — Он немного помолчал, потом заглянул в дверь и спросил: — Вы с ней держите связь?
— Я ее видел, — ответил Крик. — Заехал по дороге туда, в Нью-Йорк.
Тело догадалось раньше, чем ум. Мне стало холодно, потом — жарко, сердце страшно забилось.
Крик с Капитаном обсуждали размеры и ужасы Нью-Йорка, но мое тело знало, что говорят они о чем-то куда более ужасном. Капитан принес чай и баночку молока, которую аккуратно проткнул в двух местах сверху. Одна дырочка в крышке — и другая.
— Ну, можно и чайку попить, — сказал он, протягивая чашку на блюдечке сперва мне, потом Крику. — Без молока, э?
— Да, — улыбнулся Крик. — Я теперь совсем взрослый.
— Так, — Капитан осторожно уселся и, стараясь сдержать дрожь в руках, медленно приблизил чашку к губам. — Так… Что же сказала теперь мисс Каролина?
Крик зарделся от радости. Видимо, ему очень хотелось ответить на этот вопрос.
— Она… она сказала: «Да».
Объяснений не требовалось, но я на свою беду все-таки спросила:
— Что «да»? В каком это смысле?
— Ну… — он искоса взглянул на Капитана. — Ну… сама понимаешь. Услышала крик и согласилась.
Капитан трубно засмеялся, выплескивая чай на колени, стряхнул его свободной рукой и посмеялся еще.
— Усекла? — посмелее сказал Крик. — Она…
— Я думаю, — сказала я, — ты всю дорогу выдумывал про этот крик.
Он перестал улыбаться — наверное, потому, что я говорила очень горько.
— Ей только семнадцать, — поспешила я исправить дело.
— В январе будет восемнадцать. Кому он говорит!
— Моя мама вышла замуж, ей шестнадцати не было.
— И моя бабушка, — вредным голосом сказала я. — Прекрасный пример, а? Лучшая реклама ранних браков.
— Сара Луиза, — почти шепотом сказал Капитан.
Я вскочила, и так резко, что комната закружилась. Тут я схватилась за ручку кресла, заливая чаем стол. Доковыляв до кухни, я оставила там чашку и блюдце, потом вернулась, не зная, как замять такую безобразную сцену. Все-таки, нельзя же обрушить все это на меня вот так, одним махом!
— Надо понимать — сказала я, — с папой ты зимой работать не будешь.
— Не буду, — отвечал Крик. — Демобилизуюсь и поступлю там на службу, на полставки. За мое обучение заплатят, так что с этим порядок[18].
— А как же Каролина? Ты о ней подумал? Ей придется бросить ради тебя…
— Ой, Господи! — сказал он. — Что ты такое говоришь? Пусть учится, я ей мешать не буду. Как думали, так и останется. Ты же сама знаешь. Лис! — он очень хотел, чтобы я поняла. — Я ей помогу. Я…
— Дам ей тихую пристань, — подсказал Капитан.
Я фыркнула.
— Это Каролине?
— Она одинока. Лис. Я ей нужен.
«Ты? — думала я. — Ты, Крик?»
Думала я молча, но он услышал.
— Да, конечно, — несмело сказал он. — Конечно, тебе кажется, что Каролина не полюбит… вот такого, — он коротко засмеялся. — Ты невысоко меня ставишь, а Лис?
Если бы я верила в Бога, я бы похулила Его и умерла. А так, я поскорее удрала от них, не домой, а туда, к крабам, где стала портить единственное приличное платье.
Глава 17
Крика демобилизовали позже, чем он думал, так что поженились они с Каролиной в сочельник 1946 года. Мама и папа поехали на свадьбу, в капеллу Джиллиардского колледжа. Судя по рассказам, церемония была скромная и бедная, если не считать таких богатств, как Бах и Моцарт, которыми всех одарили каролинины друзья.
Я осталась при бабушке, сама так захотела. Родители предлагали пригласить кого-нибудь из соседок, даже остаться (конечно, кому-то одному из них), но явственно обрадовались моему отказу. Бабушка могла отмочить такое, что мы стеснялись обременять людей даже ненадолго. Кроме того, папа с мамой никогда толком не путешествовали вместе. Об этом я узнала, когда они вернулись. Двадцать второго декабря, прося у меня прощения, они уехали. Может быть, моя душа, мозолистая, как руки, выдержала бы это испытание, но все же лучше не проверять.
Бабушка вела себя, как ребенок, от которого неизвестно куда и надолго ли уехали родители.
— Где мой сын? — спросила она.
— В Нью-Йорке, — отвечала я. — У Каролины на свадьбе.
