какой-то таинственной силой, что он знал что-то сокровенное о смысле существования. В глазах мальчика Брукс отличался этим от отца, предпочитавшего дело и земные радости бесцельному, как говорил Мотилал, витанию в облаках. Раз в неделю у Брукса в комнате собирались местные теософы и подолгу обсуждали проблемы переселения душ, идею безначальности и бесконечности духа, говорили об астральных сверхъестественных телах, разбирали сочинения Блаватской. Брукс, всегда внешне спокойный и не очень-то разговорчивый, на собраниях теософов преображался. Прекрасно зная индуистские книги «Упанишады» и «Бхагавадгиту», он толковал их горячо, с упоением, глаза его увлажнялись, темнели. Временами Брукс доходил до экстаза, что, впрочем, не мешало ему изобретательно и пестро расцвечивать словесную ткань своих суждений: от индуизма он обращался к буддизму, затем рассматривал христианство и учения древнегреческих философов и эффектно заканчивал этот обзор мудреными теософскими выводами. Слушать его было интересно, и хотя многого Джавахарлал не понимал, он полагал, что именно в этом непонятном и «скрыт ключ к загадкам мироздания».
В Аллахабад в очередной раз наведалась Энни Безант. Она выступала в городе с речами на теософские темы. Красноречие Безант оказывало столь сильное воздействие на Джавахарлала, что он «возвращался после ее выступлений ошеломленным, словно во сне». Желание постичь «тайны» теософов привело Джавахарлала к решению стать членом их общества. Как-то он зашел к отцу в кабинет. Тот сидел и скрипел по листу бумаги пером, готовя очередную речь в суде. Смущенный Джавахарлал попросил у отца разрешения посещать теософские собрания. Мотилал нахмурился. Но уже через минуту его строгий взгляд смягчился, он обидно для самолюбия сына рассмеялся и как-то небрежно, словно и не придавал никакого значения этому событию, дал согласие. Потом зашагал по кабинету, закурил, раздувая ноздри и слегка прикусив губу: ему явно было не по душе возросшее влияние Брукса на сына, и он почувствовал к учителю легкую неприязнь.
Джавахарлал молча смотрел, как пласты табачного дыма тянулись за быстро ходившим по кабинету отцом. Наконец Мотилал остановился, положил сыну на плечо большую, приятно тяжелую руку и сказал, что он уже договорился об устройстве Джавахарлала в английскую школу под Лондоном.
Но дальше события, как и опасался Мотилал, стали развиваться совсем не так, как ему хотелось бы. Увлекшись теософией, Джавахарлал стал выглядеть не по возрасту вялым, задумчивым и не в меру благочестивым подростком, сторонящимся людей.
Это тревожило отца, и он все чаще выражал свое недовольство Бруксом.
С самим же Бруксом, однако, тоже происходило что-то неладное: он сделался подозрительным, сумрачным, неприветливым, часто спорил и не соглашался с Энни Безант, своей духовной наставницей. Подавленность Брукса стала еще большей, когда ему на глаза попались статьи, в которых теософы иронически назывались «блаватскософами». Затем в газетах появились скандальные разоблачения «оккультных феноменов» Блаватской. Все это было невыносимо для Брукса: его вера теперь развенчана, высмеяна. Рушилось хрупкое мироздание, которое построил он для себя.
Джавахарлала потрясла весть о внезапной кончине его учителя. Тело Брукса было найдено в реке. Мотивы его смерти остались для всех загадкой.
Тяжело пережив случившееся, Джавахарлал быстро потерял всякий интерес к теософии. Впоследствии он напишет: «Теософы с тех пор упали в моих глазах. Оказалось, что это не избранные натуры, а весьма заурядные люди, которые любят безопасность больше, чем риск, а выгодную службу — больше, чем долю мученика». Вместе с тем о самом Бруксе он сохранит теплую, благодарную память на всю жизнь. Глубокое уважение останется у него и к Энни Безант...
В мае 1905 года вся семья Неру — отец, мать и даже маленькая Сваруп — отправилась в Англию, чтобы проводить Джавахарлала — надежду и любовь родителей — на долгую учебу вдали от дома.
Глава II
Дух юности! Ты ль в тесной клетке счастья?
Средь веток оперением дрожать
Там, наверху, — в твоей великой власти.
Ты — чужеземец, потерявший путь.
Твои не могут крылья отдохнуть -
Ведь ты не знаешь, где гнездо искать.
Полет твой вдаль ничто не остановит.
Твоих немолчных требований рать
Громам небесным грозно прекословит.
13 мая 1905 года, Бомбей — морские ворота Индии.
В глубокой синеве залива и неба, обнявшей город, в прозрачном воздухе слепящей белизной высвечиваются дома на набережной «Мэрин драйв», колонна маяка, стоящие на рейде пароходы, паруса яхт, зубчатая «Башня молчания». Весна все вымыла, освежила.
Только черные грифы с голыми, точно ощипанными шеями, облепившие крученые, как морские канаты, сучья уже засохших деревьев нарушают веселую палитру красок. Мрачные птицы-могильщики терпеливо ждут, когда на вершину «Башни молчания» по обычаю бомбейской секты парсов — выходцев из Персии положат тело умершего, и тогда грифы привычно слетят с деревьев на свой погребальный пир.
На борту комфортабельного лайнера «Македония» не так жарко, как на берегу: с океана веет свежестью. Пропитанный солью воздух свободно льется в грудь, обостряет пресные будничные ощущения. Юноша остро чувствует и радость наступающих в жизни перемен, и волнение перед неизвестным; он сознает в себе силу, смелость и одновременно сомневается, робеет; чувства путаются, захлестывают одно другое.
Мотилал в легком, светлом фраке, цилиндре; его белоснежную рубашку украшают галстук с рубиновой булавкой и такие же запонки; сестра Джавахарлала, Сваруп (домашние называют ее Нани), будто маленькая принцесса, в воздушном, как облачко, белом платьице, красных туфельках и шапочке; Джавахарлал под стать отцу — в костюме от лучших парижских портных. Лишь мать в национальном голубом сари с вышитой золотой каймой. Она то и дело беспомощно прижимает ладонь к разгоряченным от волнения щекам.
Слуги, сопровождающие семью Неру в поездке по Европе, ловко справляются с багажом, ворочая тяжелые кожаные чемоданы, баулы, сумки.
Блистательный Бомбей, океан с его величием, красками, непривычными запахами, лязг якорной цепи, команды капитана, слаженные движения матросов, бас пароходного гудка, надрывные крики чаек — все это навсегда западет в память Джавахарлала как нечто связанное с началом самостоятельной жизни.
Берег удаляется, превращаясь в едва различимую полоску, и вот при последнем свете дня скрывается совсем. После тепла и света наступают короткие южные сумерки. Там, вдали, где осталась земля, небо дрожит, озаряемое беззвучными вспышками; раскаты грома уже не доносятся до слуха.
По палубе в неторопливом раздумье расхаживает буддийский монах — пассажир третьего класса, — в своей желтой тоге, бритый, с обнаженным правым плечом.
Будда умер очень давно, а слова его все еще правят многомиллионной паствой. Куда и зачем плывет этот монах?..
Неведома? Почему же? Он, Джавахарлал, будет таким, как отец: все сыновья в Индии испокон веков повторяют жизнь отцов...
Морской вояж длился две недели. «Македония» заходила в Аден, Порт-Саид, через Суэцкий канал вышла в Средиземное море, останавливалась на Мальте, в Гибралтаре — и всюду Джавахарлал видел флаг английской империи, символ ее господства над миром.
31 мая «Македония» вошла в британский порт Дувр. Дул порывистый холодный ветер с дождем. Клочья туч низко проносились над городом, почти задевая шпили церквей, фабричные трубы.
«Кто, как не сильные люди, может жить в этом суровом северном климате? — подумал Джавахарлал и, зябко поежившись, накинул на плечи плащ. — Может быть, в этом и есть секрет могущества англичан?»
Семья Неру поселилась в одном из лучших отелей Лондона, в котором останавливались члены палаты лордов, приезжавшие на сессии парламента из своих родовых имений.
