На лоб ниспадали золотисто-рыжие колечки, глаза сияли в удовлетворенной истоме. И глядя на нее, он тоже испытывал удовлетворение. Хотя у него не такой уж и большой опыт физической любви, он все же сумел доставить ей большое наслаждение, да и сам тоже испытал ни с чем не сравнимое блаженство. Он поцеловал ее в висок.
— Просто не верится, что я вновь проявил недостаточную выдержку, — с сожалением сказал он. — А ведь у меня были такие благие намерения. Я хотел растянуть время подольше, хотел воздать должное каждому дюйму твоего тела.
— А то, что я воздала должное каждому дюйму твоего тела, не считается? — шутливо сказала она.
Рассмеявшись, он привстал и сел на краю дивана.
Скомканная рубашка скорее обнажала, чем скрывала ее прекрасное тело.
— Ты самая восхитительная плутовка, какую я когда-либо знал.
Ее лицо вдруг передернулось, и он понял, что совершил ошибку. Вероятно, она усмотрела в его словах намек на свое артистическое прошлое. Он коснулся ее лица, убрал влажные завитки со лба. — То, что я сказал, чистейший комплимент, и ничего больше. Мне самому очень часто приходится сдерживать свои чувства в угоду требованиям условностей, поэтому я особенно ценю твою открытость. Твою отзывчивость.
Черты ее лица разгладились, но чувство стыда возвратилось. Она оправила рубашку, прикрыла груди и колени.
Он задул свечи, погрузив комнату в полумрак, в котором лишь неярко мерцал камин, и предложил ей руку. Когда они подошли к кровати, он повернулся и положил руки ей на плечи. Хотя желание было полностью удовлетворено, ему все равно нравилось смотреть на нее. Это желание не только не проходило, но и усиливалось.
Истинный джентльмен обязан был бы уважать ее скромность, но человек, чьи дни сочтены, просто не может позволить себе такую роскошь. Он опустил руки к ее талии и взялся за рубашку.
— Разреши мне, пожалуйста, помочь.
Она в некотором смущении кивнула. Он стянул с нее рубашку через голову. Затем опустился на колени и отвязал вторую подвязку — на этот раз пальцами — и спустил вниз чулки. Он хорошо чувствовал ладонями, какие стройные у нее икры и лодыжки.
Это зрелище было настоящим пиршеством для глаз. Избавленная от тиранической власти одежды, она была великолепна. Казалась просто созданной для любви, чтобы дарить и получать наслаждение.
— Как ты красива, — хрипло сказал он. — Просто невероятно красива, неотразима. Ее гладкая шея дрогнула.
— Слушая тебя, я начинаю верить, что так оно и есть.
— Это несомненно, Розалинда. — Он помог ей взобраться на высокую, под балдахином кровать. Затем разделся и сам. Болезнь еще не оставила на нем никаких признаков, кроме, пожалуй, худобы. Оказывается, у него есть и еще один порок, о существовании которого он не подозревал, а именно тщеславие. Он влез на кровать. — Признаюсь, я устал, но мне не хочется, чтобы этот день закончился так быстро.
— Хороню тебя понимаю. — Она коснулась руки Стивена. Он лежал на боку, пристально за ней наблюдая. В комнате и в самом деле было очень тепло, но по взаимному согласию они не стали закрывать окно в изножье кровати и лежали, свободно раскинувшись, на прохладных простынях. Только руки их были соединены.
Она с удовольствием любовалась мужем. Любовалась изысканно-красивыми прядями его волос, ниспадавших на грудь и ниже. Любовалась ярко выраженной мужественностью, которая не нуждалась ни в каких подтверждениях, чтобы быть тем, чем была.
Для них обоих это был вечер неожиданностей. Прежде всего она обнаружила, что обладает очень страстным темпераментом. Между нею и Чарлзом были обычные здоровые семейные отношения. Физическая любовь у них длилась недолго и каждый раз заканчивалась тем, что Чарлз скатывался с нее и тут же засыпал. Не так уж часто обретала она удовлетворение, обычно подолгу лежала без сна, глядя в темноту и дожидаясь, пока ее разбудораженные чувства улягутся. Первая же брачная ночь показала ей, что Стивен куда более пылкий и куда более изобретательный любовник, чем ее прежний муж.
Лежать бок о бок нагишом казалось вполне естественным. И даже очень приятным.
— В старые времена о нагих говорили «облаченные в небеса». Не правда ли, красивый образ?
— «Облаченные в небеса»? — повторил он. — В самом деле красивый. Тебе очень идет нагота. Просто жаль, что ты не можешь все время разгуливать без одежды. В нашем английском климате это вряд ли возможно. — Тон его вдруг утратил шутливые нотки. — Хотя, честно сказать, я бы не хотел, чтобы кто- нибудь другой видел тебя неодетой.
Она вспомнила свое недавнее прошлое.
— А ведь я играла в бриджах по всему Уэст-Мидлендсу. Тебе это, наверное, не понравилось бы?
— Как я могу осуждать тебя за то, что ты делала еще до того, как мы познакомились?.. Хотя… — Он заколебался. — Это, конечно, не мое дело, но мне все же хотелось бы знать, был ли у тебя кто-нибудь, кроме Джордана?
— Ты хочешь знать, были ли у меня любовники? Никогда. — Она закатила глаза. — Конечно, в желающих переспать с актрисой, тем более такой пышнотелой, как я, никогда не было недостатка. Но когда после утомительного спектакля тебя пытается, прости за грубое выражение, облапить какой-нибудь невежа, это надолго отбивает всякое желание иметь дело с местными свиньями.
— Пышнотелая — неудачный эпитет по отношению к тебе. — Он вытащил из вазы, стоявшей на прикроватной тумбочке, розу с длинным стеблем и пощекотал цветком ее грудь. — Ты совершенна именно такая, как есть.
Она засмеялась, ощущая прохладное скользящее прикосновение лепестков к своей коже и какой-то тонкий аромат, отличный от густоты запаха, стоявшего в комнате.
— Конечно, я не лишена привлекательности, а это, несомненно, важно для актрисы, тем более если она не обладает особыми талантами. Но вряд ли можно назвать меня совершенной. — Воспользовавшись тем, что он заговорил о прошлом, она, отвернувшись, спросила: — А у тебя было много женщин?
Едва задав этот вопрос, она тут же пожалела о нем. Люди столь влиятельные и богатые, как Стивен, могли обладать самыми красивыми женщинами Англии, и не только куртизанками, но и распущенными женами подобных им аристократов. Она слышала, что многие аристократы пользуются любой возможностью увеличить счет своих побед, а Стивен, видимо, из тех людей, которые своего не упускают.
К ее удивлению, он ответил:
— Только до женитьбы. Меня никогда не прельщало распутство, и после смерти Луизы… у меня почему-то не было ни малейшего желания завести любовницу.
Стало быть, он все-таки любил свою первую жену. Розалинда вынуждена была нехотя признаться самой себе, что ей, возможно, было бы приятнее слышать о многочисленных любовных похождениях. «Господи, какая же я дура! — мысленно выругала она себя. — Сейчас он здесь, принадлежит мне, разве можно желать большего». Вслух она просто сказала:
— Я рада это слышать.
Стивен мягко провел розой от одной груди к другой.
— Вероятно, в глубине души я знал, что меня ожидает нечто много лучшее. Вернее, некто много лучший.
— У тебя какое-то особое пристрастие к романтике, — рассеянно сказала Розалинда, с приятным расслаблением чувствуя, как твердеет ее сосок под его пальцами.
Он усмехнулся:
— Боюсь, что ты путаешь романтику с искренностью. Роза спустилась к ее пупку, затем стала лениво выписывать узоры на животе. Убаюканная замшево-мягкими прикосновениями, она пробормотала:
— Странно, что мы никогда не поженились бы, если бы не твоя болезнь. — Она резко остановилась, спохватившись, что ее слова могут быть восприняты как совершенно неуместный намек на его состояние, но, подумав, сочла за лучшее продолжать: — Если бы ты просто видел меня на сцене, ты вряд ли хоть когда-нибудь вспомнил обо мне.
— Ты не права, — возразил он, водя цветком между животом и бедрами. — Я заметил тебя сразу же, как только ты сняла костюм Калибана. — Будь мы в Лондоне, я бы тоже отправился за кулисы,
