По крайней мере ей не придется закладывать собственный дом и самой финансировать проект. Она купила этот коттедж в каньоне Лорел на свои первые заработанные деньги, и у нес появился настоящий дом, которого ей так недоставало прежде. Приютившееся в дальнем конце каньона простое строение из кедрового бруса было пропитано острым запахом эвкалиптов, росших поблизости и дававших тень, и густым ароматом цветов, отважно сопротивляющихся засухе. Стоило ей увидеть это место, как она полюбила его.
К счастью, она доверилась своей интуиции и не продала коттедж, когда вышла замуж за Кензи. Как ни горько, но с самого начала Рейн чувствовала, что их брак обречен. Поэтому сдала коттедж симпатичной паре дизайнеров, которые заботливо его содержали. Но впоследствии они приобрели собственное жилье, так что, оставив Кензи, она смогла вернуться в каньон. И ее дом, словно старый друг, открыл ей свои объятия.
Кензи не часто заезжал сюда, поэтому ее память хранила всего лишь несколько моментов его пребывания в коттедже. И это были до неприличия счастливые воспоминания. Она понятия не имела, что он умеет приготовить великолепный салат, до того памятного дня, когда он помогал ей паковать ее личные пожитки. И все же этот дом напоминал ей ее, а не их. Вилла на Брод-Бич, напротив, запечатлелась в сознании как место совместного проживания, но пробыли они там недолго. Самым что ни на есть цивилизованным образом каждый из них взял из их семейной жизни не больше того, что внес.
Она вошла в гостиную и сбросила туфли на высоких каблуках. Они покатились по дубовому паркету, один застрял у кромки толстого красочного тибетского ковра, лежащего перед камином. Этот ковер ярко фигурировал в се воспоминаниях. С присущей ему сверхъестественной прозорливостью Кензи догадывался, что она будет скучать, покинув свой дом, поэтому, занимаясь с ней любовью, старался проявить предельную нежность, напоминая Рейн, почему ей пришлось принести такую жертву.
Войдя в спальню, она сняла костюм от Армани. Повесив его в огромный стенной шкаф, Рейни на секунду замерла. Ее взгляд остановился на знаменитой афише ее матери, висевшей на обычном месте. Единственное и последнее изображение, которое Рейн хранила, так как ее детские воспоминания со временем померкли.
Клементина на вершине славы, страстная и зажигательная, свеча, горевшая с обоих концов. Ореол рыжих волос, подсвеченный сзади светом прожекторов… Она поет свою коронную песню «Сердце над холмами» – искреннее признание женщины, которая много любила и всегда отдавала всю себя, ни о чем не жалея.
«Я сделаю это, мама. Я добьюсь успеха и сохраню себя». Ее мать, возможно, была бы рада услышать эти слова. Но одобрила бы она нервное, издерганное существо, в которое превратилась ее дочь?
Рейн стянула чулки, надела свободные джинсы и черную майку с изображением Будды на груди. Затем плюхнулась на надувной матрац и потянулась к телефону. Кому позвонить первому? Так как ее личный ассистент Эмми
Герман, лучший в мире организатор, находилась вне досягаемости, плавая на яхте с мужем, она позвонила своей подруге Вэл в Мэриленд.
– Это я, – сказала она, услышав голос Вэл. – Как дела в Балтиморе?
– Светит солнце. Из окна моей кухни видны вишни, все в розовом цвету. А как у тебя?
Рейн улыбнулась. Валентина Ковингтон, закадычная подруга со школьных лет, подключилась к производству «Центуриона». Она читала бесконечные варианты сценария, и хотя сама была адвокатом, а не писателем, ее замечания всегда отличались точностью, присущей свежему взгляду человека, свободного от стандартов Голливуда. Вместе они справлялись с трудностями, увлеченные мечтой Рейни.
– Что ж, готовьтесь оформлять кредит на фильм, мисс Ковингтон.
– Не может быть! – вскричала Вэл. – Значит, тебе удалось?
– Угу. Маркус Гордон дал согласие. Он будет исполнительным продюсером. Это невероятно, Вэл, но я получила право на окончательный монтаж! А мой бывший муж будет играть главную роль.
– Значит, Кензи сказал «да»? Честно говоря, я надеялась, что он откажется. Но с ним ты, во всяком случае, не потеряешь деньги. Поздравляю, Рейни, можно считать, что твоя карьера режиссера началась!
– Сначала я должна сделать это кино.
– Без сомнения, ты сможешь.
Теплый голос Вэл был полон неподдельной уверенности. Иногда Рейн спрашивала себя, какие бы отношения были между ней и ее матерью, если бы она была жива. Были бы они друзьями или соперницами? Или врагами? Делилась бы она с матерью своими проблемами, рассчитывая на ее ум и житейский опыт? Трудно сказать. Клементина была сумасбродной матерью. В отсутствие гастролей она бывала заботливой и веселой, в другое время – замкнутой и необщительной.
Чувствуя внутреннее напряжение, Рейн спросила:
– Ты сможешь побывать на съемках? Было бы здорово, если бы ты приехала в Нью-Мексико или в Англию.
– Думаю, у меня получится. Ведь я не использовала кучу отпусков.
– Тогда буду ждать тебя, дорогая. И если не возражаешь, то еще и снимешься у меня в массовке.
– Прекрати, из рубенсовской рыжеволосой толстухи не получится идеальной статистки, будет слишком бросаться в глаза.
– Никакая ты не толстуха… У тебя великолепная женственная фигура. Ты могла бы быть прелестным цветочком из Ист-Энда в одной из лондонских сцен.
Вэл оглушительно рассмеялась:
– Лучше старой потаскухой. Или за это меня лишат адвокатской практики?
– Возможно, сделают замечание, но не лишат.
Повесив трубку, Рейн позвонила своему юристу. Она хотела как можно скорее составить контракт Кензи Скотта и подписать его, пока он не передумал.
