— У них любовная связь?
— Они друзья и товарищи по работе, — сказал Маккензи и, взяв ее за руку, повел по коридору. — Чем они занимаются за закрытыми дверьми, это их дело.
— Да, но мне интересно! — призналась Кири, когда они вошли в ее комнату и он закрыл за ними дверь. — Их трудно представить любовниками. Они оба такие серьезные.
— Любовники бывают очень разные, — сказал он и, подойдя к камину, стал разжигать огонь. Когда появились язычки пламени, он встал. — Им обоим пришлось пережить такое, что уничтожило бы менее стойких людей. Если им сейчас уютно в объятиях друг друга, то это подарок судьбы, которым нельзя пренебрегать.
Значит, поняла Кири, Кармайкл и Кэсси спят вместе, но не связывают себя обязательствами на всю жизнь. То же самое можно сказать о ней и Маккензи. Пусть даже их нежность и страсть продлятся недолго, но они подлинные. До прошлой ночи она даже не понимала, насколько мощной может быть страсть.
Не желая терять ни одного мгновения, она подняла лицо для поцелуя.
— В таком случае давай и мы не будем пренебрегать этим подарком.
Едва прикоснувшись к ней губами, он сразу отошел от нее.
— Ты ляжешь спать одна, Кири.
Она рот открыла от удивления.
— Но ты, кажется, согласился: мы пока остаемся любовниками.
— По правде говоря, я не соглашался, — с удрученным видом сказал он. — Просто я не мог устоять перед тобой прошлой ночью. Но мои дурные предчувствия оправдались. Уже и Керкленд заподозрил, что между нами что-то происходит. Слава Богу, он еще не знает, что произошло на самом деле.
— Керкленд мне не отец и не брат! — с негодованием воскликнула она, не веря, что Маккензи уйдет, отказавшись оттого, что между ними существует. — Он не имеет права осуждать меня.
— Он не тебя осуждает, а меня, — сдержанно проговорил Маккензи. — Ты пострадавшая невинность, а я — бесчестный соблазнитель.
— Прошлой ночью я не почувствовала никакого бесчестья, — сказала она и схватила его за руки, уверенная, что сможет заставить его передумать. — А ты?
— Страсть мешает правильно оценить ситуацию. Прошлой ночью я не думал о чести. Ни о твоей, ни о своей. Сегодня у меня нет такого оправдания, — сказал он, чуть помедлив.
— При чем тут честь? — беспомощно спросила она. — Что может быть плохого в том, что двое людей так сильно хотят друг друга?
— Люди определяют честь по-разному, но в соответствии с большинством определений у меня ее не очень много. У меня нет почтенного семейного имени, я был уволен из армии при самых позорных обстоятельствах, я влачу свою жизнь в полусвете, и я не имею права обходиться как попало с той крошечной частичкой чести, которая у меня осталась.
Кири поняла: если бы она пустила в ход способность привлекать мужчин, которой славились женщины ее рода, то смогла бы вдребезги разбить его сопротивление, и вскоре они лежали бы голые на ее кровати, забыв обо всем на свете.
Но это причинило бы Маккензи большую боль. Он с трудом выработал собственный кодекс чести, и было бы неправильно, если бы она заставила его нарушить этот кодекс.
— Ладно, — сказала она, — я не причиню ущерба твоей чести.
Он вздохнул с явным облегчением.
— Слава Богу. Потому что я действительно не могу тебе противиться.
— Я знаю. — Она скривила губы. — Мне тоже очень трудно устоять против тебя. Сегодня я буду спать одна, но сначала, пожалуйста, расстегни мне платье. Я не могу снять его без посторонней помощи. — Кири повернулась к нему спиной. Это позволяло ей скрыть слезы. Она знала: они могли продержаться на расстоянии друг от друга, только если ни один из них не проявит слабости.
— Спасибо за понимание, — тихо сказал он и, стараясь меньше прикасаться к ней, быстро развязал тесемочки и удалил булавки. И все же от легкого прикосновения кончиков его пальцев у нее по спине пробегали мурашки.
Интересно, ему также трудно сдерживаться, как и ей?
Вполне вероятно.
— Спокойной ночи, миледи, — сказал он, когда расстегнутый лиф платья соскользнул вниз по плечам. Она не успела оглянуться, как услышала звук закрывшейся за ним двери. Даже несмотря на огонь в камине, в комнате, когда Маккензи ушел, стало очень холодно.
Кири скользнула между холодными простынями. Она всегда умела получать то, что хотела, но была щедра по природе. Она любила делать подарки, говорить добрые слова. Щедрость скрывала лежащий в основе эгоизм. А теперь обстоятельства заставили ее признать: не все, что она хотела, дозволено иметь.
Она лежала, глядя в потолок, и уговаривала себя не плакать. Слезы не принесут облегчения, а если она проплачет всю ночь, наутро у нее будет красный нос. Она хотела заниматься любовью с мужчиной, к которому ее влекло, потому что он мог дать ей то, чего у нее никогда не было с Чарлзом. Она уже испытала это. Желать большего было бы проявлением жадности, эгоизма… и вообще было бы неправильно, решила она.
Что ж, придется спать одной.
Глава 27
Мак, и Керкленд прибыли в неприметное здание одновременно.
— У тебя была трудная ночь, — сказал Керкленд, когда они вошли в дом. — Ты обнаружил одного кандидата в подозреваемые, за которым следует понаблюдать, и сумел схватить второго.
— Что ты узнал о Клементе? — спросил Мак, следуя за Керклендом в его кабинет.
— Он много лет прожил в Лондоне. Говорит, что бежал от преследований французских республиканцев, и зарабатывает на жизнь тем, что держит швейную мастерскую. Семьи у него нет, близких друзей тоже. Иногда его видят среди посетителей французских таверн.
— А есть какие-нибудь подтверждения его шпионской деятельности?
Керкленд усмехнулся:
— У меня есть кое-какие подозрения, что он получает информацию от одного источника в Уайтхолле. Предполагаю, это и было его основной работой, но, кроме того, его, по-видимому, привлекли для участия в заговоре, имеющем целью похищение и убийство.
Керкленд позвонил, и несколько мгновений спустя безмолвный слуга принес кофейный поднос с дымящимся кофейником, тремя оловянными кружками, тарелкой сдобных булочек, молочником и сахарницей.
— Мак, не возьмешь ли поднос? Я хочу, чтобы у меня были свободны руки, если Клемент попытается что-нибудь выкинуть.
Мак взял поднос в руки.
В этом небольшом здании размещалась штаб-квартира сверхсекретного разведывательного агентства Керкленда — шпиона высшей квалификации с холодным, расчетливым умом. Он подчинялся одному очень высокопоставленному члену правительства. Даже Мак не знал, кому именно. Да он и не хотел знать.
Керкленд с фонарем в руке первым спускался по лестнице, ведущей в подвал, где находились две очень надежные камеры, двери которых запирались крепкими замками. Керкленд кивнул стражнику, потом открыл дверь одной из камер собственным ключом.
Камера была тесная и темная, слабый свет проникал сквозь окошко, расположенное высоко в стене. Клемент лежал на койке, но, завидев их, тут же вскочил на ноги и насторожился.
— Вот и палач прибыл, — проговорил он.
— Хоть вы и француз, но не стоит все превращать в мелодраму, — резко оборвал Керкленд. — Кофе не хотите?
