— Дело не в том, что я хочу расстаться. Я просто сказала, что, возможно, так будет лучше. Для тебя. Это может изменить будущее, и тогда тебя не убьют, — без особой уверенности говорю я.
— Разве мне может быть лучше без тебя? — спрашивает Люк, поворачивая ко мне лицо. Теперь в его глазах нет ни тени улыбки. — Ты ведь это понимаешь?
— Да, — тихо говорю я, потому что это правда. Возможно, я эгоистка, раз так легко даю себя уговорить. Это правда, я совсем не хочу его отпускать. Но может быть, дело не столько в эгоизме, сколько в том, что в глубине души я гораздо сильнее верю в свою способность изменять будущее, чем готова признать это разумом.
— Тогда давай больше никогда не будем об этом говорить, — с тихим смешком предлагает Люк, беря меня за руку.
— Хорошо, — соглашаюсь я, нежно целуя его в щеку.
— Значит, ты помнишь эту ночь? — спрашивает он.
— Наверное, — честно отвечаю я, — просто я не стала ее портить. Мне хотелось, чтобы это был сюрприз.
— А это лето ты помнишь?
— Да, — тихо отвечаю я,
— Это не честно, — поддразнивает меня Люк.
— Мне очень жаль, — смеюсь я.
Люк поворачивается и нежно целует меня, а потом мы снова смотрим на звезды. Я тесно прижимаюсь к парню, которого ни за что не хочу потерять, и всей душой надеюсь, что сумею его спасти.
Воспоминание о его смерти никуда не ушло, но теперь рядом с ним поселилась надежда. Сейчас, лежа в объятиях Люка, я чувствую себя уверенной и способной на многое. Я спасу этого парня. Я узнаю этого мужчину.
Я крепко-крепко обнимаю Люка, и мы лежим так до тех пор, пока меня не начинает клонить в сон.
А потом Люк дергает меня за рукав.
— Пора ехать, — говорит он. — Я не допущу, чтобы ты снова уснула без напоминалки.
— Почему? — сонно улыбаюсь я. — На этот раз я узнаю тебя наутро.
Я смотрю на него так, что он краснеет до ушей. Смущенно потупившись, Люк улыбается мне, и на его правой щеке появляется ямочка, которая, насколько я помню, останется у него навсегда.
Мне не хочется уезжать отсюда, но я знаю, что Люк прав. Мы не можем вечно прятаться на этом холме. У нас впереди целая жизнь, очень долгая жизнь, если вам интересно мое мнение.
Эпилог
Задыхаясь от волнения, я медленно и тщательно набираю телефонный номер.
Это наш третий телефонный разговор. Третий в числе многих, насколько мне известно.
Я нажимаю последнюю цифру, и у меня подкашиваются ноги при звуке первого пронзительного гудка. Второй гудок — и я смотрю на дверь, чтобы убедиться, что она заперта. Третий — и я начинаю бояться, что он забыл.
Но нет, он подходит.
— Алло? — раздается в трубке низкий хриплый голос, вызывающий у меня одновременно счастье и грусть. Мы потихоньку восстанавливаем наши отношения, в реальном времени и в моих опережающих воспоминаниях, но я каждый раз чувствую, как ему больно.
— Привет, пап. Как дела?
— Просто прекрасно, Тыковка. Что у тебя нового?
Он снова делает это: переводит разговор на меня. Он никогда не говорит о себе — по крайней мере, пока.
Но он научится.
Я поглаживаю пальцами блестящую брошку в виде жука, которая когда-то принадлежала моей бабушке. В моих записках говорится, что эту брошку прислали мне по почте вскоре после нашего первого телефонного разговора. Наверное, он хотел, чтобы у меня осталось что-то на память.
Мог бы просто привезти брошь с собой, когда заедет повидаться в конце лета. Он побудет со мной совсем недолго, но главное — все-таки приедет.
Он об этом еще не догадывается, но я-то знаю.
Мы с папой говорим около часа. Вернее, я говорю, а он слушает. Он постепенно знакомится со мной по телефону, а я потихоньку вспоминаю все больше и больше о нашем с ним будущем.
Например, я знаю, что он до сих пор любит мою маму — я же помню, какими глазами он смотрел на нее на моем выпускном вечере.
Меня восхищает его любовь. И его непреклонная одержимость: я помню комнату в его доме, которую увижу в будущем году, когда впервые попаду к нему в гости, — эта комната целиком посвящена поискам похитителей моего брата.
Я обожаю его, и это обожание основано на отношениях, которые мы с ним вместе, шаг за шагом, восстановим в будущем.
Это будущее и сейчас здесь, в моем, на счастье всем нам, искривленном сознании. Оно здесь, хотя отец еще ничего не сказал. Оно здесь, хотя он еще ничего не сделал. И поэтому я улыбаюсь и делюсь с ним главными событиями последних нескольких недель.
С записями в руках, разумеется.
Когда мы заканчиваем разговор, я выхожу на веранду к маме. На улице сказочный летний вечер, сверкающий после вечернего ливня.
— Как все прошло? — спрашивает она.
— Отлично, — отвечаю я, хватая ее за руку. — Я люблю тебя, мамочка.
— Я тоже тебя люблю, Лондон, — отвечает она, улыбаясь мне.
Я смотрю на улицу, на которой буду жить еще больше года до отъезда в колледж, где мне предстоит поселиться в общежитии в одной комнате с Джейми, встречаться с Люком по выходным и тосковать по маминой стряпне.
На другой стороне улицы пожилой человек в шортах, сандалиях и черных носках поливает свою лужайку. Женщина, которую я не узнаю, выгуливает далматинца. Мальчик проезжает мимо на грязном мотоцикле.
А я снова думаю о Джонасе.
Сажусь в кресло, подтягиваю ноги к груди, крепко обнимаю их руками и со вздохом опускаю подбородок на колени.
Сама не знаю почему, но на меня вдруг нисходит непонятное, ничем не объяснимое спокойствие.
Может быть, все дело в искусственно состаренной фотографии моего брата, лежащей в заднем кармане моих джинсов. А может быть, в легком, беззаботном разговоре, состоявшемся у нас с отцом. Возможно, причина в том, что мама сегодня немного веселее, чем обычно. А может быть, я просто предчувствую, что с Люком все будет в порядке.
Или, может быть — только может быть! — все Гораздо проще.
Просто сейчас, когда я сижу рядом с мамой на крыльце нашего дома, который буду помнить вечно, ветер вдруг стихает.
Ветра больше нет.
Примечания
