С высоты ему хорошо были видны и поляна, и край ерника, и даже примятая трава с красными пятнами на ней.
Это был старый ворон. Он лучше других знал страну Бэюн-Куту. Знал, сколько в ней зверей, птиц, в каких местах они кормятся, куда ходят на водопой, где прячут потомство, кто с кем враждует. Волки считали его своим. Ни одно событие в этой стране не обходилось без его участия. Жители соснового бора старались не попадаться старому ворону на глаза. Крик его был всегда вестником несчастья.
На примятой траве лежали куски мяса.
— Дзинь-рру-рр… — вырвалось у ворона от радости.
Он хотел было спуститься, ведь скоро сбежится хищная мелочь, но увидел возле колоды волчицу.
Морда у нее подобрела, глаз от сытости стал маленьким, бока раздулись.
— Ка-ар… ка-ар… — прохрипел ворон, глядя на Одноглазую.
Они хорошо знали друг друга. Старый ворон не раз помогал волчице находить добычу.
Увидев ворона, волчица засуетилась. Жадность не позволяла ей делиться с ним добычей, да и за что, ведь телка нашла она сама, без его помощи! Однако старый ворон не медлил: легкий взмах крыльев — и он уже сидел на мясе, отрывая клювом куски мякоти. Одноглазая прыжком угнала птицу от добычи. Она схватила зубами остатки телка и, пятясь, волоком потащила в кусты. Ворону это не понравилось. Хотя он и не обладал волчьей силой, но умел мстить. Этого не учла волчица. Ворон считал себя хозяином дневных остатков от волчьих трапез и не собирался их уступать Одноглазой.
Он снова взлетел на вершину старой сосны.
— Крра… крра… крра… — бросил ворон по лесу призывный клич.
Сейчас же из бора донеслись ответные крики. Со всех сторон стало слетаться воронье племя. Птицы бесцеремонно садились возле колоды, хватали кишки, кости, силились отнять тушу. Более сильные налетали даже на волчицу, пытаясь ударить ее клювом. Одноглазая стала через силу глотать остатки. Но где же ей съесть всего теленка!
Утро широким разливом обогрело тайгу. В брызгах студеного ключа купались лучи яркого солнца. Свежий ласкающий ветерок пробегал по лесному простору. Медленно, тяжело шла волчица к норе. Теперь можно было и не торопиться…
А на краю соснового бора у нор злобились голодные волчата. Беспокоился и старый волк: уже поднялось солнце, а матери все нет. Щенята, чего доброго, разбредутся по тайге, наследят, и все узнают, где волки прячут свое потомство. Тогда жди гостей: рысь или росомаху, от них трудно уберечь малышей.
Но вот послышался знакомый шорох — из леса появилась волчица. Щенки замерли, не смея пошевелиться. Мать окинула строгим взглядом поляну, покосилась на волка, на застывших в нетерпеливом ожидании щенят. Наконец она закрыла глаз, что означало: «Подойдите ко мне». Волчата этого и ждали. Они быстро подбежали к ней, обнюхали шерсть, морду, уши. Запах оленя уже был им знаком. И Одноглазая накормила щенят.
Волк встал, осторожно обошел Одноглазую сзади и подобрал маленький кусочек, что лежал поодаль от кучи.
Одноглазая, в мгновение ока, подмяв под себя волка, сдавила ему горло.
К дерущимся подскочил Меченый.
Он понимал, что нужно быть беспощадным к слабому. В этот момент для него неважно было, кто кого душит: главное быть всегда на стороне сильного. Меченый, стервенея, стал подбираться к горлу волка. В такие моменты родства между дерущимися не существует.
Волк задыхался, хватал открытой пастью воздух, глаза от страшной боли выкатились из орбит, но он не просил пощады, это бесполезно. Только приглушенный хрип вылетал из сдавленного горла.
Каким терпением нужно обладать волку, чтобы оставаться живым волком!
Но вот Одноглазая разжала челюсти и приказала Меченому отступить. Волк встал, стряхнул с шерсти прилипший мусор и еще долго стоял, покорно опустив голову. Затем, хромая на все четыре ноги, отошел в сторону и стал зализывать раны.
III
…Давно прошла пора любовных песен. В сухом пахучем воздухе нет-нет да и проплывет паутина, вестница приближающейся осени…
Сохатые покидали болота, уходили в боры на грибы. Олени неохотно спускались с гольцов к нижним альпийским лужайкам. Медведи жирели, набивая желудки ягодами да корешками сладких растений. На птичьих пролетных дорогах стояли дозором пернатые хищники.
Обитатели Бэюн-Куту были заняты воспитанием потомства. Они понимали, жить — значит уметь добывать пищу, нападать, прятаться, защищаться. В борьбе за существование нет места ротозеям. Ошибись, прозевай, не успей увернуться, и — конец.
Чтобы сохранить потомство, нужно приспособить его к окружающей обстановке. Поэтому одни прививали своим детям страх и подозрительность, другие — смелость и жестокость, но все строго в пределах врожденных инстинктов, передаваемых из поколения в поколение.
Когда щенята повзрослели, мать стала приучать их разбираться в следах, распознавать запахи и выслеживать добычу. Теперь отец утрами приносил к норам живую ондатру, барсучонка, а то и маленького лиса. Мать позволяла волчатам обнюхивать, немного потрепать добычу, затем уносила ее куда-нибудь в бор, делая по пути сложные петли и прячась в чаще. Через некоторое время щенки бросались разыскивать мать. Это им удавалось с первого урока, благодаря врожденной способности. И тогда они расправлялись с жертвой! С раннего возраста запах крови и теплого мяса был для волчат превыше всего, за него можно было драться насмерть.
Позже Одноглазая стала отпускать на волю живую добычу, приносимую отцом, причем делала это на глазах у щенят и, испытывая их терпение, долго не позволяла им разыскивать обреченную жертву. Когда же, получив свободу, волчата бросались вдогонку, мать бежала следом, оценивала работу малышей.
Так, день за днем, все шире и шире, открывался перед молодыми хищниками таинственный мир волчьей жизни, в который они готовились вступить.
День угасал. Посвежело. Стихли звуки. Лишь изредка на макушках сосен перекликались пеночки да певчий дрозд в кустах заканчивал свою песню.
По краю бора, избегая просветов, неслышно скользили две волчьи тени: Одноглазая вела Меченого на первую охоту. Они торопились. Им нужно было до наступления полной темноты добраться до края своих владений, где, среди гор, пряталось большое озеро Амудиго — мать реки Великий Мугой… Там, на песчаных отмелях, ночуют утки.
Хищники перебрели последний ключ и, выскочив на вершину холма, задержались. Надо узнать, нет ли поблизости соперников, а то и свежей добычи. И Одноглазая, навострив уши, неслышно втягивала влажным носом воздух. Меченый стоял рядом. Его не узнать: подрос, вытянулся, черная полоса на спине разрослась до боков. В походке, во взгляде этого волчонка чувствовался будущий сильный и жестокий зверь.
Волки, убедившись, что их никто не заметил, спустились к подножию холма. В тени кустов они остановились. Впереди темным пятном виднелось озеро. Между лесом и водою лежал песчаный берег. Сонная волна, перебирая гальку, нарушала безмолвие ночи, да где-то позади ухала ночная сова.
От напряженного взгляда Одноглазой ничто не ускользало: качнется ли былинка под тяжестью росы, промелькнет ли вспугнутая птица, упадет ли звезда, все-все она видела и как-то по-своему оценивала. В это время работал и слух. Сколько звуков живет в ночной тишине! Тут и дыхание леса, и шорох букашек, листвы, и скрежет короеда, и чей-то скользящий полет в темноте. Все это она хорошо улавливает. Одни звуки вызывают в ней подозрение, другие бесследно пролетают мимо. Но больше всего
