Живописцы писали кишащие толпы людей и меж ними одного — посредине,И одна только голова была в золотом ореоле,Я же пишу мириады голов, и все до одной в золотых ореолах,От руки моей льется сиянье, от мужских и от женских голов вечно исходит оно.Сколько песен я мог бы пропеть о твоих величавых и славных делах,Как ты велик, ты не знаешь и сам, проспал ты себя самого,Как будто веки твои опущены были всю жизнь,И все, что ты делал, для тебя обернулось насмешкой.(Твои барыши, и молитвы, и знанья — чем обернулись они?)Но посмешище это — не ты,Там, в глубине, под спудом затаился ты, настоящий.И я вижу тебя там, где никто не увидит тебя,Пусть молчанье, и ночь, и привычные будни, и конторка, и дерзкий твой взгляд скрывают тебя от других и от самого себя, — от меня они не скроют тебя,Бритые щеки, нечистая кожа, бегающий, уклончивый взгляд пусть с толку сбивают других — но меня не собьют,Пошлый наряд, безобразную позу, и пьянство, и жадность, и раннюю смерть — я все отметаю прочь.Ни у кого нет таких дарований, которых бы не было и у тебяНи такой красоты, ни такой доброты, какие есть у тебя,Ни дерзанья такого, ни терпенья такого, какие есть у тебя.И какие других наслаждения ждут, такие же ждут и тебя.Никому ничего я не дам, если столько же не дам и тебе,Никого, даже бога, я песней моей не прославлю, пока не прославлю тебя.Кто бы ты ни был! иди напролом и требуй!Эта пышность Востока и Запада — безделица рядом с тобой,Эти равнины безмерные и эти реки безбрежные — безмерен, безбрежен и ты, как они,Эти неистовства, бури, стихии, иллюзии смерти — ты тот, кто над ними владыка,Ты по праву владыка над природой, над болью, над страстью, над каждой стихией, над смертью.Путы спадают с лодыжек твоих, и ты видишь, что все хорошо,Стар или молод, мужчина или женщина, грубый, отверженный,низкий, твое основное и главное громко провозглашает себя,Через рожденье и жизнь, через смерть и могилу, — все тут есть, ничего не забыто! —Через гнев, утраты, честолюбье, невежество, скуку твое Я пробивает свой путь.
Великое время и место,Резкий, пронзительный крик новорожденного, который так волнует материнское сердце.Я бродил по берегу Атлантического океанаИ услышал над волнами детский голос,Я увидел чудесного младенца, он проснулся с жалобным плачем от рева пушек, от криков, проклятий, грохота рушившихся зданий.Но я не устрашился ни крови, струящейся по канавам, ни трупов, то брошенных, то собранных в кучи, то увозимых в телегах,Не отчаялся при виде разгула смерти, не убоялся ни ружейной пальбы, ни канонады.Бледный, в суровом молчании, что мог я сказать об этом взрыве давнего гнева?Мог я желать, чтоб человек был иным?Мог я желать, чтоб народ был из дерева или из камня?Чтобы не было справедливого воздаяния времен и судьбы?О Свобода! Подруга моя!Здесь тоже патроны, картечь и топор припрятаны до грядущего часа,Здесь тоже долго подавляемое нельзя задушить,Здесь тоже могут восстать наконец, убивая и руша,Здесь тоже могут собрать недоимки возмездья.Потому я шлю этот привет через мореИ не отрекаюсь от этих страшных родов и кровавых крестин,Но, вспомнив тоненький плач над волнами, буду ждать терпеливо, с надеждой,И отныне, задумчивый, но убежденный, я сохраню это великое наследство для всех стран мира.С любовью обращаю эти слова к Парижу,Где, надеюсь, найдутся певцы, что поймут их,Ведь должна быть жива во Франции музыка тех лет.О, я слышу, как настраивают инструменты, скоро звук их заглушит враждебные голоса,Я надеюсь, что ветер с востока принесет к нам торжественный марш свободы.Он достигнет сюда, и, от радости обезумев,Я побегу перелагать его в слова, воздать ему славу, —И еще пропою тебе песню, подруга моя.
