«Эй, бойцы, стоять прилично!» И глаза протерла свита. А король в сердцах вопит: «Черт возьми! Ну, будь я сыт… Боже мой! Да кто вы?» — «Мы-то Гарнизон. Один — убит». Стал король от злости белым — Хоть пиши им, словно мелом. «Это из-за вас в канаве Я лежал? А где же знать?» «Да почем мы можем знать?» «Ну, а князь?» — «Кажись, в Сучаве». «А народ?» — «В Плоешти, знать». «Черт! Как видно, дело скверно! Бабы спрятаны, наверно?» «Бабы? Или вы взбесились? Мы, как на подбор, честны: Я лет десять без жены, Те ни разу не женились… Значит, бабы вам нужны? Есть жена у Сбырли в Хуше, Да обличьем черта хуже». «Где у вас горшки зарыты С кладами?» — «Горшки? Вон три. Только кладов нет внутри — Пуст один, а два разбиты… Коли нужно, так бери, Хочешь — в дар, а то — в трофеи. Сбырля, дай-ка их скорее!» «Изрублю!» — Ян хмурит брови, Но не поднялась рука — Вспомнил он, что нет клинка В ножнах. Он его во Львове В лавке у ростовщика Заложил за три дуката И неделю жил богато. Поспешив забыть об этом, Рек: «Прощу вас, так и быть! Что я начал говорить?.. Онофрей! Да ты с кисетом! Дай-ка, милый, закурить. Сколько дней терпел я муку! Сыпь скорее — прямо в руку». Чиркнул спичкой торопливо, Затянулся поскорей. «Как посмел ты, Онофрей? — Дым пустил кольцом красиво, — На дороге стать моей? Всем моя известна слава! Ты со страху спятил, право. Ты герой, не протестую. Ладно, ладно, доказал! Что ты к шее привязал? Торбу? Видно, не пустую? Что в ней? Взял бы показал! Пули?.. Весит слишком мало… Может, хлеб, творог и сало?» «Сала, государь, в ней нету. Сухари вот да чеснок». «Что? Чеснок? Какой в нем прок? Да едят ли пакость эту? Ладно, не сердись, дружок! Мы теперь с тобою в мире. Дай сухарика четыре!» Страшным голодом томимый. Стал король их в рот совать, Войско принялось жевать… «Онофрей, сынок любимый, Дай тебя расцеловать!» — И сидел король, болтая, Мамалыгу уплетая… Время бросить мне затею. Ян потом пошел туда, А румыны все — сюда, В дом к Некульче-грамотею. Села все и города — Все от Дорны и до Тульчи —
