преимущества, поскольку уже два года проходила музыкальную терапию. Она была знакома с формой занятий и не могла взять в толк, почему маме приходится учиться использовать музыку так, как раньше она этого не делала, а именно спонтанно импровизируя. Несмотря на эпизодическую критику Сары, Энн, занимаясь, развивала свои навыки обращения с мелодическими инструментами. Она легко управлялась с барабанами, тарелкой или бубном (в основном для ритмической поддержки) и любила петь.
Со временем Сара все очевиднее пыталась манипулировать Энн и, в меньшей степени, мной. Главное испытание выпало на пятом занятии. Энн нездоровилось от предменструального напряжения и простуды. Сара, заметив, что мама не совсем в форме, решила занять место лидера в нашем трио. Девочка была почти в маниакальном состоянии, она была очень беспокойной, из-за чего ей было трудно управлять своими движениями, когда мы сидели на полу во время музицирования. До игры мы разговаривали об имитации, или «подражании» (более понятное слово для Сары). Она зациклилась на этой теме и настаивала на том, чтобы в течение занятия мы подражали всем ее действиям. Я постаралась четко объяснить, что мы будем подражать, только если захотим. А так мы будем играть и петь, как решили раньше. Может быть, ей даже понравится подражать нам. Но Сара предпочла отказаться.
Это занятие началось с долгих приветствий: «Привет!», «Всем привет!», «Как у тебя сегодня дела?» Сара выбрала глокеншпиль, Энн – альтовый ксилофон (эти инструменты стояли рядом). Они были настроены в пентатонике: до, ре, фа, соль, ля. Я спела и сыграла на Сарином глокеншпиле коротенький мотивчик на слова «Всем привет», девочка наблюдала за мной и тут же скопировала и пение, и игру. Энн повторила на ксилофоне. Мелодия захватила Сару, и девочка играла ее с некоторыми передышками все занятие. Эта вступительная звуковая последовательность сильно помогла музыкальному общению между нами троими. Я продолжила, стала петь импровизированными фразами о погоде (на улице шел дождь). Энн аккомпанировала мне, играя мягкое нисходящее и восходящее глиссандо на ксилофоне. Сара выступала контрастом – быстро отбивала мой ритм на глокеншпиле, прежде чем сымитировать глиссандо Энн. Для мамы с дочкой это были мгновенья единения через музыку.
Занятие шло, и Сара стала предъявлять (словесно и музыкально) свои требования. Она хотела, чтобы мы просто копировали ее и только. Я была готова к компромиссу, но если не соглашалась с Сарой, то музыкальными средствами явно выражала протест. Энн действия Сары показались столь назойливыми, что она попыталась «уйти в себя», тихо наигрывая мелодию, которую она играла в начале занятия. Временами Сара начинала агрессивно тыкать своей палочкой в сторону маминого лица, на что Энн предпочитала никак не реагировать. Я возвращала девочку к инструментам, с помощью которых она могла выразить свои переживания, вызванные нашей размолвкой.
Заключительная часть занятия, полностью посвященная импровизациям, включала совместное музицирование и обмен инструментами, если нам того хотелось. В партии Сары все чаще и яснее проступали музыкальные «взрывы», с неистовым ритмом и резкой динамикой. Я пододвинула барабаны ближе к Энн, с тем чтобы она, играя на них, могла сильнее влиять на импровизации. Думаю, Сара осознала, что мы не всегда готовы удовлетворять ее требования, поэтому придумала другую уловку: словами указывала нам, когда останавливаться и начинать снова. Мы с Энн молча согласились подчиниться. Далее последовали энергичные, размашистые, ритмичные фразы. Завершилась эта импровизация громкой совместной кульминацией и затем короткой паузой.
Я запела: «Расставаться нам пора». Сара прервала меня, пропев: «Это песенка прощальная», выместив свое раздражение на бубне и тамбурине, лежавших по обе стороны от нее на полу. Я пропела: «До свидания, Энн». Сара вступила с громким «Пока, бум!», снова делая вид, что сейчас стукнет маму палочкой. Я продолжала. Сара взглянула на меня и объявила, что я должна повторить за ней. Я спела: «Зачем?». «Потому что я так хочу», – пропела она в ответ. Этот речитатив продолжился моим настоятельным предложением попрощаться. Занятие нужно было заканчивать. Сара отплатила тем, что спела и сыграла мотив: «Привет всем!» на глокеншпиле. Энн тихонько аккомпанировала ей на ксилофоне. На двойное «пока» Сара ответила «приветами». Когда я предложила девочке спеть «До свидания» своей маме, она выбила яростную дробь на тамбурине и бубне. Я настаивала, и Сара быстро повернулась к матери, спела: «Пока, бум!» и ударила ее по щеке...
Она испугалась внезапных маминых слез и торопливо извинилась. Я тихо поинтересовалась, почему она так поступила. Девочка сказала, что и сама не знает, и лицо ее исказилось усмешкой, за которой скрывался страх. Это была неискренняя улыбка: рот растянут, верхняя губа сильно прижата к зубам. Она придвинулась к матери, провела рукой по ее волосам, убирая их со лба, и спросила, не расстроена ли она. Я подсказала Саре, чтобы она обняла маму. Девочка послушалась, зачарованная мамиными слезами, и спросила: «Почему ты так грустишь?» Энн объяснила ей, что она расстроилась не из-за того, что Сара ее ударила, а потому что хотела ударить. Тут я подошла к матери с дочкой со спины и обняла их обеих. Сара предложила обсудить это на завтрашнем занятии холдинг-терапии.
Энн и Сара разговаривали и успокаивались, и было очевидно, что девочка не вполне осознает последствия своих действий. Энн разъяснила, как много раз делала я, что инструменты предназначены для того, чтобы по ним ударяли и выражали свои чувства в игре, людей же бить нельзя. Сара повернулась ко мне и поинтересовалась, сержусь ли я на нее. На Сару я не сердилась, но была возмущена ее поступком. Я повторила, что инструменты здесь для того, чтобы они с мамой могли выразить свои чувства. Если мы сердимся на нее, мы можем показать это с помощью музыки, а не рукоприкладства. Занятие мы закончили, тихо попрощавшись друг с другом.
После этого занятия мне пришлось разбираться уже в своих чувствах. Я чувствовала себя виноватой в том, что не предотвратила такую ситуацию. Возможно, мне следовало быть жестче. Анализ происшедшего и видеозапись занятия наводят на мысль, что, вероятно, это произошло бы в любом случае. Саре нужно было осознать, что мы здесь не для того, чтобы потакать ее желаниям всякий раз, когда она о них объявит. Она не могла все время эгоцентрично нас контролировать. Казалось, единственным способом как-то управляться с происходящим были для Сары ее разрушительные непредсказуемые вспышки физической агрессии. Если она впадала в ярость, ей нужно было дать время, чтобы справиться с собой.
Персонал Центра тоже сталкивался с таким ее поведением. Девочка отчаянно протестовала против окончания занятия, что не редкость в практике музыкальной терапии. Мне пришлось вновь проанализировать проблему, касающуюся степени эмоциональной вовлеченности терапевта в общение с пациентами. Терапевт может понять пациента, лишь будучи готовым разделить (в определенной мере) его раздражение и боль, но вместе с тем отрешаясь от них. Поскольку музыкальный терапевт активно участвует в музицировании вместе с пациентом, он неминуемо разделяет с ним эмоции, однако при этом он должен уметь отстраняться и анализировать перемены во взаимоотношениях (с сочувствием, но без сентиментальности).
На следующем занятии я предложила, чтобы Энн тоже выразила в музыке свое отношение ко мне и Саре. Она пришла в замешательство и испугалась возможности потерять над собой контроль. Энн нуждалась в сильной поддержке. Постепенно она все же стала увереннее вести свою партию, играя вместе с дочерью, принимала ее вызовы, не отставала ни по темпу, ни по динамике. Такой вспышки агрессии, какая случилась на пятом занятии, больше не повторялось.
Тем не менее мы решили провести два дополнительных занятия в конце второго блока наших встреч, чтобы Энн снова поучаствовала в нашей игре. При необходимости я была готова встретиться с Энн индивидуально после первого дополнительного занятия. Однако этого не понадобилось.
Я решила в начале двадцать первого занятия вести себя строже. Здороваясь сначала с Энн, затем с Сарой, я пела: «Привет!», аккомпанируя себе на бубне и предлагая матери и дочери тоже поиграть на нем, однако сама не выпускала инструмент из рук. Это вызвало смех, особенно когда я быстро «закруглилась» с приветствиями, ускорив темп. Поскольку и мать и дочь были людьми восприимчивыми, такое начало задало настроение на все занятие. В основном мы импровизировали, перемещаясь вокруг инструментов, как кому захочется. Иногда получалось, что двое играли на одном инструменте. Эти передвижения принесли более ощутимые результаты, чем на предыдущих встречах.
Случалось, Сара пыталась прервать нас, заговаривая со мной или с матерью. Обычно мы игнорировали это и продолжали играть. В какой-то момент Сара пожаловалась матери, что терпеть не может мечтать. Энн предложила Саре выразить это в звуках.
Наши отношения стали более равноправными, чем раньше. Сара, которая с великой охотой делала набеги на наши инструменты, не возражала, когда мы посягали на ее инструменты. Однако было и
