спасшими их доспехами, один за другим рушились на пол.
За спиной Метхли мало-помалу стал разрастаться грязно-жёлтый овал света; там открывался портал, но куда он вёл?
Раздался глухой подземный гром, остатки стен затряслись, обломки камня покатились вниз; откуда-то сверху донёсся далекий рёв, словно там вырвалось на свободу неведомое чудовище.
– Гниль владеет всем! – взвизгнул Метхли. Он кружился в безумном танце, с пальцев срывались жёлтые струйки. – Вам конец, конец, конец! Мы…
Среди бушующего жёлтого паводка, среди вопящих и умирающих людей появилась чёрная фигура – магистр в полном доспехе, однако вместо меча руки его сжимали небольшое зеркальце, в глазу обвившего рукоять дракона посверкивал рубин.
Мутно-жёлтый свет отразился от серебряной глади зеркала, упал прямо на лицо мага, и тот закричал, зажимая глаза ладонями. Третий зрак поспешно захлопнулся, с Гнилью смешивалась красная кровь. Стонущий Метхли согнулся в три погибели, и тут пол под его ногами стал проваливаться. Трещины стремительно рассекли каменные плиты, магическая фигура угасала, и всё сильнее нарастал, прокатываясь океанским валом, глубинный подземный гром.
Метхли замер, словно оглушённый. Блик от зеркальца, казалось, его заворожил, опутал неведомыми чарами; нет, это был не могущественный артефакт, мечущий по воле его хозяина молнии или тому подобное. Метхли будто вглядывался во что-то, что-то пытался разглядеть; вокруг них с магистром умирали люди, мололи жернова Гнили, а эти двое стояли, замерев, двумя статуями.
Подземный гром ударил теперь уже совсем рядом, стены медленно заваливались, погребая под обломками мёртвых, раненых и умирающих. Давили они и Гниль, но той, как обычно, не было дела до смерти её же слуг.
Грянули копыта, давя корчащихся многоножек, в дрожащий круг жёлтого света влетел иссиня-чёрный гайто, вскинул гордую голову, гневно зафыркал. Ему ответили голоса – шесть, – но доносившиеся откуда-то из дальней дали, с самого предела, не доступного не только человеку, но и магу.
Но ни магистр, ни Метхли даже не взглянули на удивительного гайто. Стояли, один – впившись глазами в зеркало, другой – в своего визави.
Во тьме, окружавшей руины, слышалось утробное, низкое рычание, словно там ворочалось какое-то существо, тщась вырваться на свободу.
Гайто вновь заржал, яростно, призывающе; ему вновь ответили, всё те же шесть нечеловеческих голосов, не словом, а воем, клёкотом или глухим рёвом. Иссиня-чёрный скакун встал на дыбы, обрушился копытами на многоножек, давя подвернувшихся, повернулся, бросив последний взгляд – презрительный – на замерших магистра и мага, – и умчался.
Зеркало же в руках магистра задымилось. Металл заметно разогревался, раскалялся, рубиновый глаз дракона выпал из размякшей, потерявшей форму оправы.
По пальцам трёхглазого мага по-прежнему стекала грязно-жёлтая жижа, но теперь она, похоже, забирала с собой и человеческую плоть. Поддались щёки, нос, кожа лба сползала вниз быстро обращающимися в гной пластами. Обнажались кости, они стремительно чернели, на них появлялись роговые наросты, мокрые чешуйки новой брони. Вместе с гноем стекли вниз, выскользнув из орбит, и оба человеческих глаза, помутневшие, незрячие, мёртвые. Зато третий глаз, оставшийся единственным, умирать отнюдь не собирался, больше того, отчаянно дёргался, словно живое существо, пытающееся разорвать невидимые путы.
Метхли – уже не понять, живой или нет – рухнул на четвереньки. Одежда на нём тлела, дымилась и тоже сваливалась на пол, руки менялись, обретая форму лап. Захрустели кости и суставы, выгибаясь по- новому, вытянулись челюсти, по-прежнему усыпанные мелкими, но острейшими зубами, на спине вздулся горб.
Тварь взвыла – с тоской, отчаянием, безнадёжно – и ринулась прочь. Следом за ней устремился и поток многоножек.
Шатающийся магистр разжал пальцы. Раскалившееся зеркало выпало из латной рукавицы, упало на камни, но не со звоном, а с мокрым хлюпаньем, точно недоспелое тесто из опары.
Рыцарь даже не взглянул на него. Руки магистра тряслись, сам он шатался. В развалинах храма Всех Зверей настала жуткая тишина, смолкли раненые – они просто умерли, кто от потери крови, кого дожрали на пути последние многоножки. Единственный уцелевший, магистр, медленно снял шлем и почти рухнул на влажный от жёлтой жижи камень.
– Сработало, – прохрипел он самому себе. Наверное, тишина смертного ужаса оказалась совершенно невыносима. – Вышло. Выгорело. Получилось. Не врали, выходит, про тебя, Метхли трёхглазый… хорошо, что зеркало нашлось среди прочего, до чего «чашники» не дотянулись… а так – увидел себя, себя былого, кем мог стать, да не стал, Гнили поддавшись, да и поплыла головушка…
Он бубнил и бубнил, говоря сам с собой, словно в помрачении, не видя ничего вокруг себя. Один, среди развалин, под которыми застыли ещё не остывшие тела других рыцарей, магистр говорил и говорил, то медленно, растягивая слова, то захлёбываясь лихорадочной скороговоркой.
– Славное зеркало оказалось, прав был дон кастелян… тут-то Гниль верх и взяла, дотоле ещё держался… знал я, знал, что не выдержит, что полезет, не утерпит… а задерживаться нам тут нечего, падает Листик-то наш, как есть падает… ну так и пусть себе, я уже готов… пусть, кто хочет, остаётся, а мне дорога дальняя… я ж не такой, как все, у меня ж голова на плечах, а не пивной котёл…
Он поднялся, шатаясь. Глухая ночь скрыла развалины храма Всех Зверей, вокруг не осталось никого живого, остатки многоножек увел за собой преобразившийся Метхли. Магистр ковылял к лагерю, тяжело опираясь на меч. Лагерь ордена остался почти в неприкосновенности, что-то повалилось, сломалось или рухнуло, но тяжёлые кованые сундуки уцелели.
Магистр долго копался в них, сам, самолично. Не осталось никого – даже слуги все полегли в развалинах. Неудачи не могло быть.
– А только вот теперь уйти-то можно будет, – бормотал магистр. – Листик ваш упадёт, а я на другой уйду. И даже дхусс не понадобился. Вишь, как хорошо-то всё сложилось! Не нужен дхусс никакой, дхусс не нужен. А ты за ним. А он от тебя. А всё, вишь, как просто оказалось-то!
Толкая перед собой небольшую тележку (и она отыскалась среди груза! Всё предусмотрел дотошный магистр!), рыцарь медленно направился обратно в развалины. Он словно никуда не торопился, словно главное было уже сделано и осталась сущая, не стоящая внимания мелочь.
Ночь безмолвствовала, глухая, стылая ночь предзимья, мокрого и мёртвого, когда уже облетели листья, а снег ещё не успел лечь как следует, прикрыть наготу осеннего трупа. Облака скрыли обе луны, царила кромешная тьма. Магистр тем не менее шагал хоть и не быстро, но уверенно. И всё время, постоянно, не умолкая ни на миг, продолжал говорить сам с собой, словно умирающий от ужаса человек, дико страшащийся самой тишины холодного и враждебного мира вокруг.
Мира, уже приговорённого к смерти.
– Дхусс, дхусс, надо ж было так ошибиться! А всё супрамаго, всё она, шлюха проклятая. Небось хотела подсидеть меня, да-а, непременно хотела, как же иначе, все они, шлюхи, нынче такие. И не любила меня, дрянь такая. Наверняка придумала вместе с кем-то из командоров. Или со всеми вместе. Ну и получила. Правильно. Хорошо. А я-то попался. Дхусс, понимаешь… ничего он не дхусс. Девятый Зверь, верно. Кто ж в такие сказки поверит?! А оно вон как оказалось…
Бормотание не умолкало, пока рыцарь не добрался обратно. Развалины темны и безжизненны, валяются трупы многоножек, опрокинутые курильницы и жаровни. Там, где была тщательно вычерченная магическая фигура, – кровь, загустевшая на холоде жёлтая жижа, осколки камня, ещё какой-то мусор, невесть откуда там взявшийся.
Магистр остановился, отпустил рукояти тачки. Посмеиваясь и не переставая бормотать, принялся расставлять по местам подсвечники и жаровни. Бормотание делало его похожим на безумного, но движения оставались отточенными и уверенными.
– Всё, – выговорил он наконец, выпрямляясь. – Оставайтесь и ждите конца, неудачники. Я видел, что нам предстоит. Меня не обманешь. Пусть глупцы надеются на чудо, на Прокреатора или на Зверей, я…
Подземный гром прокатился совсем рядом. Земля задрожала, но рушиться уже было нечему. Рыцарь пошатнулся, зашипел от злости.
