Дверь в приемную Виктора Арнольдовича Потемкина, доктора магических наук, профессора, члена-корреспондента АН СССР, украшали вычурные бронзовые и каменные маски. В любом другом учреждении (ну, кроме министерств внутренних дел и государственной безопасности) это смотрелось бы дико. Но не здесь. Отец сам не жаловал этой вычурности и помпы, но менять ничего не велел, мол, так заведено. Нужны людям атрибуты власти и могущества – пусть будут. Истинная сила – она не в атрибутах.
Как всегда, маски взглянули на посетителей холодно и подозрительно. Как всегда, Маша с Игорем кивнули, прошептав слова-пропуск. Распахнулись темные, как глаз грифона, дубовые створки.
Секретарша Нина Вейнгардовна ласково кивнула выпускникам:
– Заходите, заходите, Угарова. И ты, Матюшин. Как сапоги-то начистил!.. Виктор Арнольдович уже ждет.
Проходя мимо зеркала, Маша, само собой, мельком взглянула и тотчас поморщилась, принявшись одергивать и оправлять слишком длинное и свободное в груди платье.
Двойные двери. Не простые – из танковой брони. Ходили слухи, что эти броневые листы Арнольдыч, закончивший войну генерал-майором, велел снять с лично им уничтоженных в Берлине «королевских тигров», когда последние фрицы попытались вырваться из кольца. Но это, разумеется, были только слухи.
В кабинете царил полумрак. Окна тщательно зашторены, горит только зеленая лампа на просторном письменном столе. Стены отделаны мореным дубом, и по ним тоже развешаны бесчисленные талисманы и обереги. Создать универсальную защиту пока никак не удавалось.
Декан поднялся Маше и Игорю навстречу. Немолодой и погрузневший, лысоватый, с обгорелой левой щекой – фронтовая память, он скорее напоминал провинциального счетовода, нежели заслуженного ученого, мага и профессора.
– Здравствуйте, ребята. – Он указал на длинный кожаный диван вдоль стены: – Садитесь. Как полагаете, зачем я вас вызвал?
Отец часто начинал разговор так, когда речь шла о неприятном. Вопрос хоть и был риторическим, но невольно в груди поднималось желание оправдаться – не важно, за что, потому что если уж Отец посадил тебя на диван и спрашивает: есть за что оправдываться.
– Фимка… То есть староста товарищ Кацман сказал, что насчет распределения… – осторожно ответил Игорь. Ему очень хотелось пригладить не поддающиеся никакой расческе вихры, но руки словно присохли, вытянутые по швам, как и положено при стойке «смирно».
– Вольно, Матюшин, – заметив, усмехнулся Виктор Арнольдович. Тяжело припадая на левую ногу, похромал к дивану. – Садитесь, садитесь. Разговор неофициальный. Хотя тебе, Игорь, за пару твоих шуток… – он погрозил пальцем. – Одних мышей твоих вспомнить, к девушкам ночью на Восьмое марта запущенных…
Игорь сконфуженно уставился в пол. Щеки быстро заливало румянцем.
– Виктор Арнольдович, товарищ декан… – Маша осеклась, так и не договорив. Добрый, ласковый взгляд декана заставил ее опустить глаза.
– Не о Гошкиных шалостях речь, – невесело улыбнулся Потемкин. Вздохнул, поморщился, поудобнее передвинул плохо слушающуюся ногу. – У меня для вас, ребята, есть персональное распределение.
– Персональное распределение? – только и смог пробормотать Игорь. Это был удел отличников, сталинских стипендиатов, а он – нормальный хорошист, и «четверок» у него поболее, чем одна. Диплом, правда, на пятерку, но… Может, за компанию с Машкой решил Отец и его запихнуть в какое-нибудь индивидуальное «светлое будущее».
– Персональное. Вы ведь одноклассники, одногодки, из города Карманова?
– Так точно, – вырвалось у Игоря привычно-военное.
– Вот именно. Вместе росли, вместе учились… – декан пристально взглянул на них, и Машка тотчас покраснела, потянулась рукой поправить волосы, но остановила себя.
– Мы просто друзья, Виктор Арнольдович. Друзья с детства, на одной улице жили…
– Это-то и хорошо, дорогие мои. Громких слов говорить не стану, просто скажу, что пришел из города Карманова запрос… сразу на двух наших выпускников. Горсовет слезно просит, в главке мне ответили – на ваше, товарищ Потемкин, усмотрение. И я подумал о вас. Вы, Мария Игнатьевна, и вы, Игорь Дмитриевич, распределяетесь в распоряжение председателя Кармановского горисполкома.
Игорь ошарашенно посмотрел на Машку. Рыжая подняла глаза на декана, и тот не выдержал этот тяжелый мраморно-серый взгляд. Поднялся, подошел, остановился напротив Машки и Игоря.
– Что, удивлены? – словно объясняясь за свое решение, проговорил он, только к чему было объясняться, Игорь понять не мог. – Конечно, я бы тоже удивился. Не на стройки пятилетки, не на восстановление разрушенного и даже не на борьбу с той нечистью, что на наших западных границах бродит. Но в том-то и дело, что маги, они всюду нужны. В иных местах и без них справятся – инженеры, врачи, шахтеры или строители, хотя с чародеями, конечно, легче дело пойдет; а есть места, где только маги и помогут. Что спросить хочешь, товарищ Угарова?
– Что же… что же там случилось, Виктор Арнольдович? В Карманове? И почему… мы?
– Не волнуйтесь, Машенька, ничего там не случилось, – с неожиданной теплотой в голосе заверил Арнольдыч. – Просто выпала такая возможность. Ни одного чародея там не осталось, ни в больнице, ни в милиции. Не говоря уж о сельхозотделе или горздраве. Вот они и просят, просят, а где ж на всех чародеев-то враз напасешься? Городок мелкий, кто о нем помнит? Стройки и заводы волшебников требуют, министры, руководители главков у меня в приемной сидят, дверьми, случается, хлопают, ругаются, мол, подавай, Потемкин, специалистов! А только не зря я деканом стал, и войну не зря прошагал от Бреста и до Берлина, а потом еще и в Порт-Артур заглянул. И партия мне не зря вот это вот дала, – он указал рукой на стену, где в простой рамке висела внушительного вида бумага с большим гербом наверху и золотым тиснением по краям. – Лично товарищ Сталин и вручил. Каждому из наших деканов. Что если видим мы некую неотложную необходимость, по собственному пониманию, то можем отказать и замам, и завам. Вот я и отказал. Поедете домой…
Машка как завороженная смотрела туда, где висела заветная гербовая бумага. Но, приглядевшись, Игорь понял, что смотрит она не на нее, а левее, туда, где в тени на полке стояла маленькая карточка. Желтая и нечеткая с одного края. Видно, дрогнула рука у фотографа.
Со своего места Игорь не мог разобрать, что там, на карточке. И Машка не могла. Далеко, темновато в кабинете. Но Рыжая будто знала, кто на ней. И смотрела, словно в последний раз.
Может, и правда, последний. Едва ли вернутся они в стены альма-матер. Останутся в своем Карманове… при сельхозотделе или горздраве.
– Ты что, Маш, расстроилась? – заметив ее взгляд, спросил Виктор Арнольдыч, по- отечески тронул Машку за плечо. – Думала, по-другому сложится? Так ведь по-всякому бывает. Мало ли как мечтается…
– Я, когда поступала, думала, нужное что-нибудь сделать сумею, важное, настоящее. Ведь при горздраве можно и после медучилища остаться. А маги – они для другого, для подвига, – Машка покраснела и не смела встретиться глазами с сочувственным взглядом Арнольдыча.
– Подвиг, Машута, он разный бывает, – декан подошел к полочке и взял в руки снимок, на который совсем недавно смотрела Машка. – И не магия для него нужна. Нужна верность. Своей стране, своему делу. Иногда за эту верность кровью платят. Ты это хотела посмотреть?
Он протянул Машке фотокарточку. Надпись в самом уголке убористым аккуратным почерком: «23 июня 1941 года. В. А. от группы 7». На фото – девять девчонок. Все в форме. Новенькие кители, блестящие сапоги.
– Это они? «Серафимы» из седьмой? C вашей кафедры, Виктор Арнольдыч?
Декан кивнул, так и не посмотрев на снимок.
«Серафимы» – называли их потом в секретных сводках, а немцы прозвали «Черными ангелами». По правде, Серафимой была только одна. Староста. Сима Зиновьева, высокая, с толстой пшеничной косой и едва приметным волжским говором. Было две Оли, Колобова и Рощина. Колобова – худенькая и чернявая,
