— Экзекьютор — сам себе присяжный, — сказал я. — Одну минуту, Жанна.
Я достал из кармана упаковку, открыл. Там лежала таблетка — одна-единственная. Они очень дорогие, эти таблетки. Наверное, самый страшный наркотик, придуманный человечеством. Позволенный лишь экзекьюторам… и, наверное, тем, кто стоит над нами.
— Я люблю вас, Жанна, — сказал я. И раскусил маленький белый диск.
Во рту стало солоно. Голова закружилась.
— Что вы несете? — возмутилась Жанна. Заглушила турбину шлюпки, обесточила пульт.
— Это… тест… — пробормотал я. — Если бы времени было больше… я постарался бы обойтись без таблеток… но времени всегда не хватает…
— Дурак вы, экзекьютор, — пробормотала Жанна. — Дурак и напыщенный осел.
Она выпрыгнула на бетон посадочной площадки, хлопнула дверцей кабины, пошла к ангару. Я был уверен, что сейчас она кроет меня отборной местной бранью. И мне это было неприятно, горько, тягостно, потому что… потому что… потому…
Потому что любимая женщина ненавидела меня!
— Жанна… — пробормотал я. — Я же люблю тебя…
Люблю! Эту упрямую прямоту, эти резкие манеры, за которыми ты прячешь одиночество и слабость… Пусть многим ты кажешься самой обычной, а кому-то даже некрасивой — я-то знаю, сколько в тебе очарования, сколько настоящей, не показной женственности и нежности…
— Жанна… — закрывая лицо руками, прошептал я.
Я экзекьютор. Я выполню свой долг.
И каким бы суровым ни был мой приговор — это будет приговор неравнодушного человека. Потому что я сужу не только колонию с банальным именем Новая Надежда, а любимую женщину.
И самого себя.
Коммутатор пискнул, когда я включил его на прямую связь.
— Экзекьютор-один… доклад… — прошептал я. Мне никто не ответил, но я знал, что меня слушают. — Колония Новая Надежда, вторая планета четвертой Лебедя… Обнаружены следующие преступления третьей степени: злоупотребление властью, коррупция, антидемократические настроения… Следующие преступления второй степени: употребление алкогольных напитков, недостаточная борьба с наркоманией, предположительно — недостаточная борьба с электронной наркоманией. Следующее преступление первой степени: вовлечение местной формы разумной жизни в употребление дурманящих веществ. Согласно закону о Спасении Разума выношу приговор… временное ограничение прав и свобод, размещение на планете полицейского гарнизона, наложение на все… все население штрафных санкций согласно пункту D… поправка — согласно пункту G закона о Спасении Разума, ликвидация всех лиц, пользовавшихся электронными наркотиками более трех раз, ограничение высоких технологий… отгрузку флаеров прекратить, доставленные на планету — передать под контроль гарнизона…
Я говорил еще долго, прежде чем произнес последнюю уставную фразу:
— Доклад закончен, приговор привести в исполнение.
И добавил не по уставу:
— Прощайте.
Японец подсел ко мне в ресторанчике, где я героически сражался с твердым кукурузным хлебом. Надо было привыкать к местной кухне — и я старался изо всех сил.
— Санкции согласно пункту G — не слишком ли сурово? — спросил японец. Он ничем не выделялся из толпы других туристов, такой же генетически улучшенный японец, высокий и с большими круглыми глазами.
Экзекьютору-два и не положено выделяться.
— Необходимо, — сказал я.
Японец кивнул. Заметил:
— Три часа до отлета корабля. Пойдем?
— Я остаюсь, — сказал я. — Это теперь и мой дом. Я останусь здесь. Рано или поздно Жанна поймет и простит меня.
Японец вежливо покивал:
— Жанна — та женщина-пилот? Хорошая женщина, крупная…
Я сдержался. Что он может понимать, глядя на этот мир холодными глазами чужака?
— Значит, таблетка еще действует, — флегматично продолжил японец. — И ты хочешь разделить судьбу с любимой женщиной?
— А ты бы поступил иначе? — взорвался я. — Возвращайся на корабль! Я вынес приговор, что еще от меня требуется? Я — не раб!
— Я выпью кофе, — сказал японец. — Можно?
— Пей, — сказал я. — Только не пытайся меня уговаривать.
Японец кивнул. Снял очки, печально посмотрел на меня. Спросил:
— Ты же понимаешь, что полюбил ее только под действием таблетки?
— Сейчас я люблю ее сам, — ответил я.
Японец на миг надел очки, видимо, посмотрел на часы. Снова их снял. Повторил:
— Я выпью кофе…
Минут через десять он заказал вторую чашку. Я торжествующе улыбнулся.
— Все индивидуально, — пробормотал японец.
Еще через десять минут японец встал и сказал:
— Пошли?
Я огляделся.
Чужие люди чужой планеты обедали и пили алкоголь, не подозревая, что через два с половиной часа от «Левиафана» отделится боевой бот, набитый вымуштрованными солдатами.
— Это… всегда так? — спросил я.
Японец кивнул.
— Почему все стало так пусто?
Он опустил руку мне на плечо, сочувственно заглянул в глаза. Сказал:
— Это пройдет, брат. У тебя это первый раз, но ты привыкнешь. Впереди другие планеты. Если ты полюбишь по-настоящему — то уйдешь и разделишь судьбу приговоренных.
— Я уйду, — прошептал я. — Однажды я уйду!
Японец кивнул:
— Мы не рабы. Мы вправе уйти.
Олег Козырев
ХОЛМ
Лешка приставил к стене металлическую крышку от термоса и прижал к ней ухо.
— Леха, ну как там? — Мигель стоял на стреме и ничего не слышал, ему было тяжелее всех. — Чего решили?
— Мигель, ты если смотришь, то смотри, не мешай человеку, — поставила испанца на место белокурая Ирка.
Мигель что-то буркнул под нос, но успокоился и товарищей больше не отвлекал. Лешка старательно вслушивался в разговор взрослых, с трудом доносящийся издалека. Делать это, находясь на плечах Олега, было не так легко.
Докладывал Вадим Малнис — комендант колонии.
— Все мы осознаем масштаб игры, которая ведется на этой планете…
— Ком, ладно нам лапшу на уши вешать, ничего мы не осознаем, — прервал Малниса Ванька Суров,
